И что? Мелкий всё равно отправится к Ростовым. Пусть подрастёт немного и отклеится от сиськи Паши.
— Через одного. С прогулом — как пожелаешь. Буду значительно позже. Там двое девочек, Костя. Это дети, их желание и маленькая просьба. А Сашке лишь бы Инге досадить. На фига ему домашнее животное?
— Ни хрена себе рвение, — шеф, кажется, присвистывает. — Два прогула — и ты, мой золотой, свободен. Что-то случилось? Если что, то твоей любимой на месте тоже нет. А с остальным разбирайтесь собственными силами, но у Фролова восстало дикое желание урезать премии. Спит и видит. Дико, правда, что наш Писюша-безобразник даже не скрывается. Там всем скопом попадем под финраздачу. Я без иммунитета на подобное, как ты знаешь. Скажет: «Экономим»! И мы все дружненько затянем пояски. Да это ладно, но ты необдуманно, я полагаю, подогнал ему чудесный повод. Между прочим, я бы тоже взял Юрьева-малого. У меня сын и пищащая от такого Цыпа.
И что? Сказать ему «спасибо» за важное и своевременное сообщение.
— У меня их больше, шеф.
— Чего?
— Да прогулов. Ты, видимо, забыл или со счёта сбился. Жалеешь нас? Накажи и вся недолга.
— Я дружу с вами, Ромыч. Тем более Лёля — крёстная Тимошки. Не бесись. Когда неадекватничаешь, то становишься козлом. Тебе сей образ не идёт. Мы давно знакомы и…
Многое друг о друге знаем.
— … я не хочу портить отношения из-за какой-то ерунды, которая, по всей видимости, не стоит выеденного яйца.
— Не могу долго разговаривать, — замечаю недовольный взгляд сидящих рядом. — Но уважительной причины отсутствия на рабочем месте нет. Ничего в голову толкового не приходит. Наверное, просто отпрошусь. Что скажешь?
— Скажу: «Где ты, соколик?».
— В ЗАГСе.
— Жениться надумал? — шеф, похоже, издевается. Самое противное, что совершенно не скрывается. Рубит правду-матку и с себя же, как жеребчик, ржёт и угорает. — А что Ольга скажет?
— Ей всё равно, босс.
— О как! Хотя, наверное, добавлю: «Ой ли?».
— Её здесь нет, — закрываю медленно глаза, откидываюсь на стену и затылком стукаюсь о деревянную поверхность. — Я как раз собрался ей звонить, но ты вклинился.
— И спутал планы?
Ушла… Сбежала… Простила, но дальше не смогла. Да что же, черт возьми, не так?
— Она беременна, Костя, — зажимаю переносицу. — В положении. Понимаешь?
— Ты что, не рад? — на той стороне наш лучший в мире шеф как будто замирает.
— Рад.
Ещё и как!
— Ты надрался, Ромка? Голос не такой. Не такой, как обычно. Скорость подачи, если честно, сильно раздражает. Волочишь буквы и нечётко отвечаешь. Где ты?
— В ЗАГСе, — громко выдыхаю. — Там, где был минуту назад.
Он не уверен, полагает, что я нагло вру? Где же мне ещё быть?
— Тут возникли небольшие проблемы.
— Да уж. Тяжело разводиться, когда кругом такое откровенное неуважение.
Кто-то чересчур настойчивый пробивается по второй линии, забивая нежной трелью негромкий голос босса. Я убираю от уха телефон, чтобы посмотреть на того, кто хочет дозвониться.
«ЛЁЛЯ» — высвечивается имя абонента.
Жена нашлась? Надеюсь, что она здорова, счастлива, жива.
— Дай мне отгул, — хриплю, но быстро добавляю тихое и скромное, — пожалуйста.
— Всё в порядке?
Пока не знаю.
— Да, конечно.
— Пофиг, Юрьев. Недели хватит для того, чтобы утрясти семейные проблемы?
— Спасибо.
«Спасибо, настоящий друг!» — про себя произношу, а вслух:
— Пока, — прощаюсь.
Прищурившись, разглядываю имя той, кого здесь битых два часа зевая, дожидаюсь.
— Да! — с той же интонацией отвечаю.
— Привет. Уже освободился? — издевательски стрекочет «колокольчик».
— Нет.
— Почему так долго?
Она, похоже, насмехается.
— Потому что тебя здесь нет. Когда появишься? — укрыв, как куполом, динамик, губы, шепчу, раздирая голосом чувствительный к полутонам микроскопический микрофон. — Ты забыла? У нас сегодня запланирован развод и…
— Был запланирован, — вдруг перебивает. — Планы изменились, Юрьев.
— С чего бы? — встаю и распрямляюсь, мельком замечаю движение с правой стороны, там, где находится дверь в кабинет, в который у нас была расписана заранее выстраданная кровью-потом очередь.
— Я кое-что посчитала…
— Я жду тебя в течение получаса, Куколка, — повожу плечами, разминая шею.
— Что? — от бывше-девичьей фамилии Оленька впадает в ступор, активно тормозит и настроение на что-то гневное меняет. — Как ты меня назвал?
— После развода ты возьмешь свою фамилию, полагаю. Не захочешь оставаться с ненавистной и…
— Ты дурак, что ли? — громко, почти с визгом восклицает.
— Я устал, — подложив себе под лоб согнутую в локте руку, упираюсь телом в деревянную панель и напираю массой. — Ты права — шансов нет. Твое прощение для всех, но не для меня. Значит, не судьба. Я согласен на развод, но буду помогать с ребёнком. Буду приходящим-уходящим папой, раз иначе не выходит. Уговорила. Твоя взяла. Сдаюсь, Ольга Алексеевна.
— Юрьев! — вопит жена. — Сволочь ты такая. Господи! Иди ты на хрен…
Чего ей надо? Я, правда, ни черта не понимаю.
— Я жду тебя на побережье, — внезапно оборвав поток из причитаний, звонко сообщает, — на том месте. Помнишь? — что-то шепчет в сторону, хотя я всё прекрасно слышу. — Если не забыл, конечно. Кто я, в самом деле? Дурочка, которую ты взял поиграть, а потом… — Лёля громко шмыгает носом и приглушенно всхлипывает.
— Не плачь. Слышишь?
— Не опаздывай…
Ах, сколько было ненависти во взгляде женщины, которая так и не дождалась нас, чтобы развести и прекратить сильно затянувшуюся агонию! Она плевалась и размахивала руками, повторяя заученные фразы о важности и неприкосновенности уверенной ячейки общества. Прочла торжественную речь, которую вещает тем, кто в первый раз вступает в брак, предполагая долгую, счастливую супружескую жизнь, не думая о возможном горьком будущем.
Под занавес женского солирования я был вынужден пообещать, что если в следующий раз мы с Лёликом надумаем с помпой разводиться, то совершим этот акт не здесь, по крайней мере, не в этом жутком ЗАГСе…
Светлое широкое пальто, голубой берет с крупной вязкой, чёрные перчатки и огромный шарф, проколотый дешёвой детской брошью. Аист несёт голого ребёнка — это чокнутая мать и её дурацкий подарок на день рождения Лёльки.
— Я ждал тебя, — без предисловий забегаю, при этом хватаю за руку и резко разворачиваю лицом к себе. — Штормом любуешься, собою наслаждаешься?
— Да и да.
А у неё в глазах стоит вода. Вода, вода, вода… Кругом солёная дрянная влага.
— Что случилось?
— Я беременна, — заглядывает мне в лицо, как будто хочет поощрения. — Представляешь? Ты понимаешь, что я говорю? Мне на колени встать, чтобы ты проявил участие или…
«Молодец! Вот так, вот так. Надо же. А ты не верила и в чём-то сомневалась» — сказать с издёвкой и за ушами грубо почесать?
— И что? — отпускаю руку.
— Я беременна, — закрыв глаза и выпустив слезу, стрекочет, — беременна, беременна…
Ей нужно достучаться? Донести? Поведать? Рассказать и объяснить? Заверить и попросить порадоваться?
— Оль…
— У нас будет ребёнок, Рома. Вот, — запустив руку к себе в широкий боковой карман, что-то там старательно отыскивает, — это снимок сына. Хочешь посмотреть?
Нет! Я всё увидел в прошлый раз. Хватит. Пусть на хрен уберёт. Не желаю вспоминать и что-то видеть. Счастье можно сглазить. Это нехорошая примета.
— И что? Ты не явилась в ЗАГС. Мы не развелись, но я все равно уйду.
— Не надо, — Ольга виснет на моих плечах, закинув руки мне за шею, крепко-крепко обнимает. — Это мальчик, Рома. Слышишь?
— Да, — прикасаюсь к её берету своим виском. — Он уже большой? Откуда знаешь?
— Нет, ты что, — прыснув, еле слышно отвечает. — Совсем крошка. Обыкновенное предчувствие. Не злись, пожалуйста. Не уйдешь?