— Дружки, что ли, смотрят? И пусть! Чего ты злишься? Только лентяи и дураки глазеют, тупо разевая рот. Смотрят, прицениваются, значит, нечем добрым молодцам заняться. Пялятся, как недоумки. Быдлота, да и только.
Не отвечаю, зато одариваю маму чертовски недовольным взглядом — вознаграждаю своим лицом, обезображенным презрением.
— Господи! — теперь она клекочет, под брови закатив глаза. — Ром, как пожелаешь. Не буду, не буду. Ничего не буду! — и, наконец, перекрестив руки на груди, тяжело вздыхает. — Игорь, скажи хоть что-нибудь.
Отец немногословен. Впрочем, как обычно. Но без внимания просьбу всё-таки не оставляет:
— Ему не до нас, Марго. Это ясно. Друзья вокруг гудят, красивые девушки в опасной близости вьются, забронированное кафе уже зовёт. Какие, кстати, планы до обязательного принятия пищи?
— Ой-ой! Девушки? Какие ещё девушки? Сдались ему эти вертихвостки. Ведут себя, между прочим, очень вызывающе. Вешаются мальчикам на шеи, прыгают, хихикают, как идиотки, чушь трезвонят. Ни одной симпатичной и достойной крошки. Ромка — серьёзный мужчина! Да? Да, сынок! — себе же отвечает. — Девки выродились — моё мнение. Мало того, что поведение оставляет желать лучшего, так ещё и со вкусом огромные проблемы. То грудь выставят на обозрение, а там и смотреть-то не на что. Бюстгальтер самопальный, сшитый на собственной коленке. А прыщики-соски подскакивают, словно кто зелёный горошек ей в декольте засунул. То откровенными трусиками светят. Шнурок между ягодичек протянула и размазывает дерьмо у ножек. А потом инфекции, о которых я ежедневно на работе слушаю. Знаешь, сколько таких форсящих ко мне потом в слезах за помощью обращаются?
— Что насчёт врачебной тайны, Рита? — по-моему, отец её стыдит и остужает.
— Никаких имён, никаких фамилий. Скупая, но весьма красноречивая статистика и мой многолетний опыт в придачу. Так вот, все эти кружева и рюши, обритые лобки, смолою выскобленная и подсушенная обыкновенным тальком кожа — красиво, гигиенично, если дальше не смотреть, но я могу копнуть поглубже, поставив зеркала и взяв мазок на микрофлору. Так вот…
— Ма-а-ам, — а я уверен, что краснею.
— А там… — она опять сжимает мои плечи. — Ром, там ничего хорошего: коричневые пятна, грязь, жуткий запах, густые синяки, многозначительные кровоподтёки и чужие отпечатки пальцев. Ей только двадцать лет исполнилось, а её амбулаторная карточка, уже по толщине в большой мужской палец, пестрит не одним неутешительным диагнозом. Считай это моей принципиальной позицией, сынок. Твоя жена должна быть чистой. Или непорочной, что, впрочем, одно и то же. Ты скажешь ей за благоразумие и мне за наставление «спасибо». Ваши дети — семейное здоровье в целом. В конце концов, никто не возражает против психологически устойчивой обстановки в доме. Современная женщина должна быть подозрительно спокойна.
— Маргарита… — шипит отец. — Что? — теперь он будто бы прислушивается. — «Подозрительно спокойна»?
— В хорошем смысле этого слова. Не люблю невоспитанных сучек, — сильно скашивает взгляд. А там, в той стороне, как раз визжит от радости ополоумевшая дура. — Такое поведение современность называет игривым шармом, если я не ошибаюсь. Я не придерживаюсь моды, и вам, — придавливает кончик моего носа, — и вам, — на этом обращается к отцу, — об этом давным-давно известно. Мой сын достоин исключительного и только лучшего.
— Речь не о нём, — папа, как шпион, оглядывается по сторонам. — Ты, представительница слабого пола, оскорбляешь своих же, если можно так сказать, малолетних сестёр на серьёзном глазу. Вливаешь сыну эту ересь в уши. Уместно ли это вообще? Тем более, сегодня.
— Не скажу сейчас — навек замолчу. Эти девушки — будущие матери. Смотри! — как будто силой принуждает повернуться. — Сколько в ней сантиметров? Сто шестьдесят? Возможно, меньше. Дымит, как паровоз. Матом кроет так, что вянут уши. Дешёвое и жалкое подобие мудрой женщины. Да-да, мудрой! Я не ошиблась. Мужчина — голова, а женщина — шея, которая несмотря на тонкость и субтильность, удерживает мозг на нужном месте. Какое определение напрашивается?
— Понятия не имею, — отец ей отвечает.
— Мудрость, любовь моя. Это мудрость. Многознание, как известно, уму не научает.
— Что-что? — заявляем с папой в один голос.
— Не помню, кто это сказал, но в точку же! Не количеством, а качеством измеряется познанное, мальчики. Это, между прочим, и к сексу относится.
— Ох, чёрт! Ром, прости свою мать. Рит, устроила партийное собрание. Мы его задерживаем, по-видимому, нарочно. Неужели…
— Смотри-смотри, — а мать, прищурившись, наводит резкость, — на безымянном пальчике с обкусанным ногтем у этой девки блестит кольцо. То есть какой-то дурашка уже сделал этой шлюшке предложение. Готова поставить деньги, мальчики, на то, что я скоро встречу эту блеющую козу на своём рабочем месте. Буду вытирать ей сопельки, прописывая вот такое количество тяжелых медикаментов и амбулаторных манипуляций. Половой покой с любимым мужем покажется ей пыткой. Парень молодой, а жена… Откровенная проныра! Шлюха во-о-о-от с таким пробегом. Всё! Всё! — мама выставляет руки. — Я сдаюсь и умолкаю. Но…
— Поговорим о любви, семья? — отец пытается сместить угол случайного обзора. — Контрацептивы есть, сынок? — шепчет мне на ухо, задевая носом край форменной фуражки. — Фу, чёрт! Уже отвык от этой хрени.
— Всё в порядке, — тихо отвечаю.
— Ну и ладно. Моё дело — предупредить, — а мать никак не унимается. — Ромочка, ты так вырос. Мышцы каменные, а взгляд стальной. Рука власти, да? Карающий меч правосудия? Ух!
— Ма-ма… — тяну лениво, по слогам.
— Казарма сделала из мальчика мужчину, Рита. Отпусти его, а то разбалуешь. Разве ты не видишь, что взрослому сыну надоедливые предки, к тому же шамкающие вставными челюстями, абсолютно неинтересны. А твои лирические отступления относительно морального облика подрастающего поколения надо конспектировать, да только сын окончил ненавистную учебку и, наконец-то, переходит на полевые работы. Твои идеи, Марго, возможно, устарели. Ты, любовь моя, жадна на склоки. Любишь, чтобы синим пламенем горело, а жар, Рита, не каждому по душе. Мне нравится это поколение. По крайней мере, с ними я становлюсь лет на -дцать моложе. Я прав, старина?
— Меня ждут ребята, — во все глаза таращусь на отца. — Спасибо за поддержку! Но ты не прав. Скорее, так! Время для семейного сеанса неподходящее.
— Ну-ну! Ладно. Забыли. Итак, поздравляю, товарищ лейтенант. Служи с честью, старик. Такие слова ждал? Нечто подобное желал услышать?
— Да.
— Дальше по расписанию намечен отпуск?
— Двадцать восемь дней.
— Неплохо. А распределение получил?
Сказать ему «спасибо»? Уверен, что папа руку приложил к тому, чтобы его сына взяли под крыло так называемые «лучшие из лучших».
— Да.
— Доволен?
— Да.
— Да? — уточняет, прищурившись лукаво.
— Так точно! — по-лошадиному башкой мотаю.
— Я так понимаю, месяц законного отдыха, ничегонеделания, шатания туда-сюда, а потом — уставные двадцать четыре на семь и ни секунды продыху? Себе, естественно, не принадлежу? Только долг и служба?
— Так точно! — по-моему, я уловил всё время ускользающую от меня «мыслЮ».
— Мать, всё ясно, — отец поворачивается, обращаясь к ней лицом, и предлагает свою согнутую в локте руку. — Наш сын намерен все отпускные деньги лихо отгулять, чтобы после, как говорится, необидно было. Мол, мне выпал шанс, и его нельзя проср…
— Игорь, прекрати сейчас же! — хохочет мама, отклонившись и запрокинув голову назад.
— Не переживай, Ромка, мешать не будем. Рекомендую, незамедлительно валить отсюда. А если проще, то: «Кругом! Пошёл отсюда на фиг!». Давай-давай! — многозначительным кивком неоднократно задаёт мне направление.
«Извини, но мне действительно пора!» — я только двигаю губами, не сотрясая воздух громким звуком.
— Марго, давай-ка отпустим этого юношу. У него дела! Дружки вон, — указывает куда-то в сторону, — от нетерпения пританцовывают. Гарцуют, словно кони. Шуму-то сколько от вас, засранцы. Совсем разучились нормально разговаривать. Всё лужёным горлом берёте. Что надулся, гражданин начальник? Ритуля, отходим и забираем сиську. Парень взрослый, без пяти минут начальник райотдела. Медали на груди звенят, диплом из кармана брюк торчит. Отличный, я надеюсь?