— Куда? — я поднимаю голову, стопорюсь глазами на корешках некрупных профессиональных фолиантов, замираю, подвисаю и будто не дышу, вернее, напрочь забываю о дыхании.
— Куда вы намылились на этот раз? Снова в город?
Неважно! Лишь бы подальше, вон из этого места, к чёрту на рога, туда, где никто ни разу не был. Лишь мне! Только я, в полном одиночестве и без сопровождения, хочу убраться на хрен, забыться и в кои-то веки прекратить метания, терзающие моё воспаленное сознание и уставшего от диссонанса мужа. Это не спокойная жизнь, а о счастье речи вовсе нет. Обыкновенный фарс, прикол дешёвый, вероятно, вынужденный балаган, шутка, забава, фишка, показуха. Игра, обман, беспардонная статистика, фикция, дешёвый трюк, но не супружеские отношения, не совместное будущее крепкой пары, коей мы являлись с Юрьевым до сей поры. Это больше не любовь, но сверхизощрённая пытка, жалкая манипуляция и непреднамеренный абьюз.
— Я хочу уехать из города.
Красов с нескрываемой издёвкой в голосе, дыхании, и вероятно, позе, громко хмыкает, но ничего не отвечает.
— Мне нужно. Кость, ты услышал?
— Да. Я всё понял, но кое-что не разобрал. Рома едет с тобой или это персональный экспромт? Идёшь на поводу взыгравшего желания?
— Нет, — мотаю головой, а после опускаю, при этом упираюсь лбом в сильно выступающий, острый край металлической полки. — Не говори ему, пожалуйста. Так будет лучше для всех и, прежде всего, для него.
— То-то Юрьев обрадуется, когда ты помашешь всем здесь ручкой и пошлёшь страждущим воздушный поцелуй. Он хотя бы в курсе? Пусть и не поддерживает твоё решение, но и не опротестовывает, словно даёт семье минутку, чтобы перевести сбившееся на большой дистанции дыхание. Муж в курсе, что привёз тебя сюда, потому что ты решила уволиться и сбежать от него?
— Нет.
— Возможно, он догадывается или всё-таки не знает, что через некоторое время перейдет в категорию «оставленные домашние питомцы» только лишь потому, что его бессердечная хозяйка загодя не позаботилась о комфортной переноске, билете для зверька и необходимых для акклиматизации в новых условиях прививках? За дурака его принимаешь? Оля, ты с огнём играешь.
Я об этом знаю!
— Нет.
— Похоже, Ромыч смирился с кличкой «брошенный»? Так выходит?
— Не приставай, — вожу плечами, будто сбрасываю уложенные на них мужские руки.
— Ну и суки же вы, девки. Прямо донести не можете, так решаете окольно, зайти, так сказать, с тыла, зная, что он у Юрьева, например, совершенно не прикрыт. Ходит идиот с голой спиной и в ус не дует, ни хрена не подозревает, невдомёк болвану, что его любимая жена занесла клинок над бычьей шеей задолбавшего её еб.ана. Кто об этом знает, кроме тебя, как организатора и возможного исполнителя? Меня, по-видимому, решила взять в сообщники? Полагаешь, что Ромка будет сдерживаться, если вдруг до допроса с пристрастием дойдёт? Типа я его старый друг, значит, наш Юрьев будет милосерден и не прикончит случайно подвернувшегося идиота. Ты ему хоть бы крест в шёлковом платочке передала.
— Зачем?
— Чтобы не убил, а был с приговоренным к смерти мягче. Старинный обычай — взять палача в свои союзники. Короче, перекупить убийцу. Государство тебе выписало смертный приговор, а тот, кто будет приводить в исполнение, получит от жалкой жертвы несколько целковых, поэтому либо ускорит процесс, чтобы жалкий агнец не мучился, либо полностью отменит и устроит мини-бунт: «Долой царя, долой самодержавие!».
— Не отвлекай, — отмахиваюсь от него.
— А Марго?
— Что Марго? — я моментально настораживаюсь и расправляю плечи, сильно прогибаясь в пояснице.
— Свекровь о твоём намерении знает?
— Нет.
— Охренеть! «Сбежать» — единственно возможное и правильное решение?
— Да.
— Как долго будешь отсутствовать?
Пока не заживёт!
— Костя, не мешай, пожалуйста.
— Не мешать собирать вещи, я так понимаю?
— Да.
— Не находишь, что муж имеет право знать, куда линяет его жена?
— Нет.
— Очередная пятилетка по уничтожению того, что с большим трудом удалось спасти? Ты настырная, Юрьева.
А надо ли вообще подобное спасать?
Костя почти на два года старше меня и на несколько месяцев моложе Ромки. Он друг семьи, вернее, жилетка палача, когда тому становится невмоготу. Тяжело представить, на какой почве сошлись эти мужики, но Юрьев и Красов знакомы с детства. Вместе бегали по диким грязным пляжам, искали на свои задницы приключения, когда выдавалось свободное от школы и внеурочных занятий время, были членами одной местной банды отморозков и дёргали за юбки первых попавших под это дело кукол.
— А как вообще дела?
— Нормально, — бубню, уложив ладонь себе на лоб. — Я быстро, долго не задержусь. Потом зайду к Фролову.
— О! Писюша будет просто счастлив.
— Кость… — а я опять тяну.
— Что у Юрьева с рукой?
— То есть? — таращусь исподлобья на план застройки местности на ближайшие полгода. — О чём ты говоришь?
— Три дня назад правая рука моего начбеза была забинтована. Сидел в своем кабинете и с белым хвостиком игрался: то ли температурил, то ли реально наслаждался. Ни оду написать, ни за пистолет схватиться. Жалкое зрелище, если честно. Башка была при нём, но настроение явно на нуле крутилось. Что произошло?
Он её разбил, когда ломал входную дверь в квартиру. Юрьев голосил, словно пребывал в агонии. Муж предчувствовал конец, но не сдавался. Ромка бил ногой, хрипел проклятия, при этом прошивал бронированное полотно рукой. Он выбил две косточки правого запястья и оскальпировал тыльную часть ладони. Фаланги самостоятельно и вправил, а кровь слизал. Юрьев тяжело вздыхал и тихо матерился, когда замачивал кисть под студеною водой, но от сочувствия не отказался. Я настояла на первой медицинской помощи, а муж кивком и молча поддержал.
Он не смотрел на меня и на то, что происходило там, с его рукой. Сидел тычкой на диване, отвернувшись от меня. Юрьев не сгибался, не горбился и не унижался, опуская плечи. Шипел, на жалкие мгновения задерживая дыхания, когда было невыносимо больно.
В тот вечер, три дня назад — Красов не ошибся — он ушёл. Ушёл, вернее, выехал из нашей комнаты: забрал свою любимую подушку, не забыл про ультрабук и прикроватную лампу, прибрал к рукам большую пепельницу и пачку общих сигарет. Отныне муж спит в зале, на большом диване. Там же чем-то личным занимается, что-то пишет, что-то изучает. По крайней мере, я слышу, как он с кем-то общается, что-то, как обычно, пробивает, рыщет в поисках нужных сведений, добывая информацию, открывает ящики Пандоры, о которых люди за ненадобностью давным-давно забыли. Стало ли мне лучше? Определенно. Теперь я сплю по диагонали, предварительно заперев дверь в комнату на ключ, хотя замок стопроцентно не задержит Ромку, если ему приспичит силу показать. Такое мы уже проходили. Совсем недавно, между прочим. Если не ошибаюсь, три месяца назад…
— Он порезался, — нагло ухмыляюсь.
— Когда брился, я так полагаю?
— Старая шутка, — хихикаю, ладонями, как ковшом, прикрывая рот.
— Бандитская пуля, от которой он уже отвык?
— Мы трахались, Костя.
— Оля-Оля-Оля, прекрати, — убеждена, что он сейчас мотает головой. — Зачем ты…
— Правда-правда. Я укусила Юрьева, потому что он меня держал, жёстко зафиксировал, как старую калошу, но силу при этом не рассчитал, нагнул, как шлюху, и отодрал над раковиной в ванной комнате. Не люблю подходы сзади. Муж знал об этом, но в порыве страсти не придал положению значения. За это, как говорится, и поплатился.
Интересно, что Ромка Косте рассказал?