— Перестань, — смотрю на мужа исподлобья, но скрежещу зубами и еле-еле раздвигаю губы.
— Фролов не будет беспокоить эту женщину. Он отвалит со звонками и сообщениями в твое с ней личное время.
— Перестань, — еще немного тише говорю.
— А я ведь женюсь, Юрьевы!
«На ком? То есть… В смысле?» — вздрогнув, вырываюсь из крепких рук и почти вываливаюсь из его захвата.
— Похоже, это чёртова судьба. Ромыч, спасибо за проделанную работу и за терпение. Ты у нас знатный стоик и молчун…
Палач, палач, палач! Убийца проклятый! Мучитель, изувер, бездушный… Грёбаный насильник!
— Я хочу домой, — смаргиваю и, как выброшенная на сушу рыба, глупо раскрываю рот.
— А Фролов? — босс осторожно пальцами цепляет мой правый локоть. — Оля?
— Я хочу домой…
Рана на правой руке слабо затянулась. На палаче всё заживает, как на беспородном псе. Розовая, только появившаяся нежная кожа чересчур натянута в то время, как муж сжимает руль и смотрит исключительно вперёд, не бросая лишний раз взгляд на пассажирку, сидящую на заднем сидении.
Я решила — я уйду. Костя перегорит и забудет то, что говорил в моём, в ближайшем будущем бывшем, кабинете. Ни один работодатель не имеет права удерживать человека, принявшего окончательное решение завязать с тем, чем он занимался по долгу службы. Перебираю свои вещи, кое-как уложенные в небольшую картонную коробку, иногда бросаю взгляд, чересчур скосив глаза, на сосредоточенного на полупустой дороге Юрьева.
— Ты выставил меня идиоткой, теряющейся в собственных показаниях, — тяжело вздохнув, откидываюсь на подголовник. — Мы ведь всё обговорили, а напоследок ты заверил, что сообщишь Косте о моём желании. Я хочу уйти, я устала и…
— И куда ты намерена пойти после того, как Красов подпишет твоё заявление? Полагала, что я дебил, не способный сложить два простых числа? Лёль, я хорошо учился в школе, а в первом классе даже получал «звёздочки» на тетрадку за охерительную смекалку, да к тому же на телефоне имеется калькулятор, а в мозгах теплится сознание. Устав не отбил мои мозги, но выдрессировал дисциплину, — поворачивает голову налево, лишь бы не смотреть на меня. — Поужинаем на набережной?
— Нет.
— Да.
Какого чёрта о моём желании спросил?
— Я хочу домой.
— Очередная блажь?
— Что?
— Ты, твою мать, забыла, с кем живёшь?
— Нет.
— Развода не будет, — прикладывает только-только зажившей рукой по рулю. — Я не собираюсь возвращаться к этому вопросу в энный раз.
— Развод для слабаков? — на всякий случай уточняю.
— Скорее, для дураков.
Я вздрагиваю и сильнее вжимаюсь в спинку кресла:
— Ты мазохист, Юрьев?
— Да.
— Я не люблю тебя, — прикрыв глаза, шепчу. — Не люблю! Дошло? Ты принял доведенную информацию?
— Неважно! — рыкнув, сильно вдавливает педаль тормоза, погружая квадратную поверхность в пол, машина звонко взвизгивает и с клевком останавливается в точности на середине перекрестка. — Чего тебе надо? — муж хрипит. — Открой немедленно глаза, когда я разговариваю с тобой.
— Я хочу домой.
— Лёль, сколько дать времени? Пожалуйста, — я чувствую его прикосновение, он тормошит, надавливая на тыльную сторону моей подрагивающей ладони, — детка, посмотри на меня.
— Ты ведь не смотришь… — давлюсь, сдерживая ор, и вместе с этим всхлипываю.
— Я буду! Обещаю. Буду смотреть только на тебя.
Не так… Он не так говорил тогда, когда увидел моё лицо в больнице.
«Шлюха» — так было вырезано у меня на лбу. Так меня назвали, когда отправляли сообщение «молодому, да рьяному мусорку».
«Подстилка» — это было вычерчено чёрным маркером на одном предплечье, а на бедре красовалось мерзкое — «Вонючая давалка». Моя цена — один отечественный косарь, который мне засунули в трусы после того, как надругались. Не помню, как выбралась и с миром к мужу прибежала…
— Мороженое будешь? — Рома смотрит мне в лицо.
— Нет, — убрав локти со стола, откидываюсь на спинку кресла.
— Аппетит пропал?
Скорее, вкусы изменились.
— Юрьев… — отвернувшись от него, смотрю куда-то вдаль через отсутствующее стекло открытой площадки дорогого ресторана на центральной набережной, — я хочу спросить. Это можно?
— Спрашивай, — мельком замечаю, как он зеркалит мою позу, как старается во всём мне подражать.
— Тебе не надоело?
— Нет.
«Господи!» — похоже, под брови завожу глаза.
— Недослушал и…
— Меня всё устраивает, но я хочу большего, Лёлик.
— «Большее» не наступит! — перевожу на него глаза. — Ни-ког-да. Здесь по-другому надо действовать.
— Не уверен в способе. Но «большее» наступит, значит, я буду ждать, — а он, прищурив взгляд, всматривается в ярко-розовый закат.
— Знаешь, как называется подобное сожительство? — терроризирую палача своим вниманием. — Смотри на меня, козёл, — шлёпаю по его руке, играющей пальцами по столу, как на фортепиано.
— Как? — не меняет позы, придерживаясь добровольно избранного направления, но руку всё же убирает.
— Болезнь! Огромная дырка в голове! У тебя отбитые к херам мозги. Дай мне сигарету, — под столом толкаю его лодыжку своим носком, — быстро!
— А лекарство есть? — Юрьев снова смотрит прямо, но не в мои глаза, а куда-то вверх. — Чтобы что-то получить, нужно добавлять «пожалуйста» и не бить меня.
— Твоё лекарство — попробовать с другой. Пожалуйста, — елейно добавляю и убираю ногу.
— Согласен! — следит за чем-то, «что» ходит за моей спиной. — Извини, но я всё выкурил. Фрол был на мели, пришлось поделиться с ним по-братски. Тем более это зал для некурящих, Лёлик.
— Предлагаешь… — а я ушам своим не верю. Неужели до Юрьева всё-таки дошло?
— Оля, я уже встречаюсь.
А вот это больно. И даже очень. Не могла себе представить до сей поры, что означает добровольное признание для того, кто его на самом деле и не ждет, хоть блядским нетерпением бравирует, размахивая красной тряпкой.
— С кем ты встречаешься?
— Её зовут Василиса. Она медицинский работник. Ей…
Я морщусь, словно насыщаюсь сероводородной вонью.
— Нас познакомила Марго. Ты чего?
Не может быть!
— Убирает дерьмо за твоим отцом, потому что мистер Юрьева, как истинная аристократка, этим брезгует?
— Она репродуктолог, Лёля, и никакого отношения к сестринским услугам не имеет.
Ненавижу это имя.
— Прекрати! — пальцами сжимаю скатерть и подтягиваю полотнище на себя. Посуда едет и звенит, а Рома скалит зубы и наконец-то направляет на меня глаза.
— Тебе тридцать восемь, а мне сорок. Процесс не столь резв по сравнению с двадцатилетними. Против матушки-природы не попрёшь. Но всё еще возможно. По крайней мере, так наука говорит.
Спасибо, что напомнил, а после даже просветил.
— Мы старые?
— Я хочу от тебя детей, Оля. Только от тебя и исключительно натуральным путём. Но… — Юрьев странно осекается, но сально ухмыляется. — Пока мы будем собираться с мыслями и врачевать старые раны, можем запросто потерять драгоценное время.
Юрьев захотел детей? Да он смеется. Только вот сказал, что мне тридцать с «вертикальным бесконечным хвостиком», не забыл привести статистику и сгладить острые углы возрастной неприятности. Вероятно, я уже бесплодна — он ведь на это намекал, а мои яйцеклетки сдохли, так и не встретившись с пожизненно подвижными головастиками.