— Мне можно! — шлёпаю картонкой по столу. — Попробуйте запретить и станете первым свидетелем того, что здесь произойдёт. Ваш сын со мной не спорит. Кстати, мы пропускаем бокальчик красненького вместе, а сигаретку Ваш Ромочка прикуривает, когда я его о том прошу. Он не возражает против пьяной женщины, с которой может делать то, что хочет.
— Ах, как глупо, девонька. Не надо. Остановись. Не стоит…
— Ссориться с матерью мужчины, с которым я встречаюсь? — кое-что из прошлого ей припоминаю.
— С которым ты двадцать лет живёшь. Кстати, вы отпраздновали годовщину?
Ага-ага! Нечего нам праздновать. Десять лет счастья и такое же количество страшной каторги — не лучший повод для безудержного веселья, а бытового «пьянства» нам, как говорится, за глаза.
— Сэкономили, — не спуская с неё глаз, двумя пальцами вытягиваю из помятой пачки сигарету.
— Мерзко!
— Я Вас не держу. Сожалею, что не успели попробовать «шоколадные круассанчики». Здесь можно оформить заказ навынос. Поднимите руку, — вставив в губы заточенный в папиросную бумагу никотин, смотрю, прищурив взгляд, — и к Вам кто-нибудь подойдёт, чтобы узнать: «Я могу Вам помочь? Что у Вас случилось?».
— Не усугубляй и не нагнетай. Оля, мы перестали тебя жалеть. Сейчас ты переигрываешь, манипулируя чувствами сына. Не надо! Говорю, как человек почти в два раза тебя старший по возрасту. Это не приведет ни к чему хорошему, а мне не хотелось бы стать свидетельницей еще и развода. Как будто мало я пережила… — хмыкнув, глухо добавляет. — Будь, пожалуйста, нежнее с мужем, Лёля. Он ни в чём не виноват. Не истязай гневом вкупе с безразличием, не третируй наслаждаясь, любимого мужчину за то, что натворил, когда, превысив силу, заступился за тебя…
Сука! Хочу, чтобы рогатый эту женщину подрал. Я никогда не могла её переговорить, а сейчас, по-моему, теряю хватку и запал. Пусть проваливает к чёрту со своими мудрыми советами. Легко выдавать рекомендации, стыдить и пробивать на жалость. Ей, как матери, тяжело понять, почему у меня с её прекрасным по всем позициям сыном что-то не сложилось…
Ежедневные по утрам пробежки, от пола отжимания с нагрузкой, чёртово подтягивание и бесконечные силовые страдашки-тренировки с бешеным рукоприкладством по любимой штопанной боксерской груше поддерживают физические возможности Ромки на должном уровне. Он великолепен — я это признаю и в этом признаюсь. Особенно прекрасен, когда с уставшим, довольно кислым видом, забросив руки, через голову и плечи снимает не расстёгнутую белоснежную рубашку, оставаясь в низко спущенных на поясе, зауженных совсем не по-мужски штанах; или когда почёсывая рельефные кубики на каменном, довольно узком прессе, лениво шаркает в ванную комнату, чтобы там под зубодробильную музыку в полном одиночестве принять горячий душ, неспеша побриться, раздув, как Капитошка, щёки, и загрузить, конечно, стиральную машинку своими личными вещами; или когда нацепив на нос очки в тёмной роговой оправе, Юрьев просматривает сообщения в рабочем чате от своих подчинённых и коллег. Палача красит общий вид и безбашенное состояние… Убеждена, что в его кривых мозгах живёт огромный червь, который ищет сильного хозяина.
Наша с ним квартира — оплаченный «подарок» от любимой фирмы, в которой вместе служим. Купили два года назад на более чем достойный гонорар, полученный после выполнения одного заказа с огромными последствиями для здоровья шефа. Я рисовала, занималась оформлением, дорабатывала косяки, которых в том проекте было немерено, а Юрьев пробивал клиента на предмет незаконных поступлений, приобретений или махинаций с отчуждением земли. Всё было круто — мы получили деньги, щедро притрушенные огромной премией, и приобрели собственный уголок в местной новостройке, к которой наша фирма имеет также непосредственное отношение. В этом городе всё сделано по вкусу местного застройщика с отличной репутацией и непререкаемым авторитетом.
Костя Красов терпит закидоны беспокойной Юрьевой, идёт на поводу, устраивает мне поблажки, но я уверена, что его благожелательность и понимание всего-всего в ближайшем будущем сойдет на нет, а трансляция бесконечного сочувствия резко прекратится. Сколько можно помогать? Тем более что Красов Юрьева десять лет назад, весьма рискуя, от пожизненного спас, обеспечив сильнейшее алиби на момент смерти двух подонков, имевшим неосторожность встретиться с кулаками Ромки.
Чем я занята, когда не просиживаю с поджатой и уложенной под задницу ногой над наклонной поверхностью профессионального стола в рабочем кабинете, облагороженном моими начинаниями, устроенном согласно личным предпочтениям и собственному вкусу? Убираю, стираю, глажу и готовлю. Телевизор совсем не интересует, а чтение, как оказалось, вообще не для меня. Видимо, проблемы с излишней мозговой активностью — я сильно погружаюсь в нарисованный сюжет, вникаю в суть, пытаюсь докричаться до сознания героев и начинаю анализировать то, что в этом совершенно не нуждается, поскольку не поддается логике по причине вымышленности, иногда дебильности, но всё чаще долбаной абсурдности.
И всё? Да. Всё… Зачем Марго напомнила о круглой дате совместной жизни с Юрьевым? Зачем? Решила пристыдить и выставить меня, ко всем имеющимся в загашнике грехам, страдающей тяжелой формой размягчения мозга? Я бесполезная вещь, от которой в скором времени хороший муж уйдёт, польстившись на прелести и профуспех молодой чувихи.
Сейчас на чистой, белоснежной, свободной от полок, ящиков, картин, стене проходит вся наша с Ромкой жизнь. Вожу рукой и плачу не стесняясь. Обожаю загружать мультимедийный проектор, чтобы воскресить в памяти и перед глазами фрагменты, напичканные до отвала беззаботным счастьем. Восхищают размер имеющегося экрана и качество картинки, снятой, кажется, пятнадцать лет назад на пикнике возле отвесной скалы, с которой мужчины прыгали в пучину.
— Где ты была? — знакомый голос внезапно окликает.
— Дома, — уткнувшись лбом и носом в стенку, попадаю прямиком на грудь экранному Роману. — Всё?
— Что?
— Всё закончилось?
— Угу. Я звонил, а ты, как обычно, ни хрена не отвечала. Это даже некультурно, Лёля. Если хочешь послать, так ответь на вызов. Трудно задать определенное направление задравшему, не раскрывая рта.
— Я встречалась с твоей матерью, а после отходила от того, что о себе узнала. Было не до тебя.
— Слабое оправдание, жена. Ответить можно было.
— Юрьев, перестань. Свадьба состоялась? — смотрю на него из-под руки. — Ты выпил, что ли?
— Немного, — скалит зубы и что-то возит по своей груди. — Лёль…
— Отстань, — отворачиваюсь от него. — Ужин на столе, с тарелками разберёшься или ты не голоден? В любом случае отвали. Мне не до твоих хотелок и ворочать языком тоже нет желания. Не о чем говорить.
— Лёлик? — похоже, Юрьев приближается. — Посмотри на меня, пожалуйста. Неужели тебе неинтересно, как всё прошло?
— Нет, — мгновенно отставляю себе за спину руку. — Достаточно знать о том, что Красов снова с кем-то обручен.
— Не обручен, а уже женат. Круто, кстати, было.
— Не приближайся. Мы договорились. Я сейчас уйду.
— Посмотри, пожалуйста.
— Не хочу, — а вместо этого покрываю быстрыми поцелуями мужскую грудь, маячащую у меня перед глазами. — Костя, наверное, сошёл с ума. Спешно жениться — глупость совершать.
— Зачем тянуть? К тому же там смешной ребёнок…
— Что-что? — вскидываюсь и поворачиваю голову, располагаюсь к подкрадывающемуся Юрьеву вполоборота, наблюдаю за неуверенной, покачивающейся походкой и встречаюсь с устремленными на меня блестящими глазами.
— Костя взял добровольное и законное опекунство над девочкой с трехмесячным мальчишкой. У Красова появился сын и красавица-жена.
Ой, дурак! Действительно, зачем жениться через пару часов после странного знакомства? Перекинуться бы с этой недалёкой девой парой слов, чтобы развеять напрочь миф о возможности скорого развода, если вдруг что-то пойдёт не так. Юрьев мягко прижимается ко мне и выставляет руку, уложив ладонь на мою грудь, прикрытую ярко-розовым, почти малиновым лифчиком купальника.