Сейчас приятно слышать, что с изнаночной стороной характера Маргариты Львовны встретилась не только я, но и мужу кое-что досталось.
— Не отвлекайся, Ромка. То, что происходило за закрытыми дверями в нашей спальне сегодня ночью никак не связано с тем, что ты грубишь и делаешь это в приказном тоне. Кстати, если не станешь мягче и добрее, то я запросто пожалуюсь твоим родителям. Сформулирую жалобу в таком контексте: «Хрупкая жена страдает от превышения силы, а младшему Юрьеву до этого дела нет. Спешно примите меры».
— Отец тебе не поверит. Скажет, что ты, Лёлик, путаешь, возможно, преувеличиваешь и не даешь Ромке шанс. Парень может раскрыться и продемонстрировать не только власть, но и…
— Ха! Скорее, наоборот, — мгновенно отрезаю. — Ничего не придумываю и шанс делегирую регулярно. А Ваш сынок, папа, наслаждается, когда, пережав тонкую сонную артерию, кончает внутрь, не заботясь, между прочим, об интимной безопасности слабой в этот момент не только физически, но и эмоционально, женщины. Я ведь могу забеременеть, Юрьев. Что тогда?
— И? До конца сформулируй, будь добра.
— Мне двадцать три.
— Видимо, я тупой, кроме того, что злой, несдержанный и временами глупый. Я помню про твой возраст.
— Рано, — тяжело вздыхаю, объясняя.
— Мы предохраняемся, солнышко.
— Бывают осечки. Сколько раз мы теряли презерватив на старте? А когда ты ложишься рядом, я уже чувствую себя беременной, ещё по-настоящему не залетев. Ты водичку в кровати пьёшь, причмокиваешь и облизываешь губы, а я при этом испытываю виртуальный токсикоз и головокружение. Разве можно быть таким сексуально активным, Рома?
— Сейчас я, вероятно, должен испугаться? Поцеловал, засунув в рот язык, а тебя на девять месяцев раздуло? Сказал и совершенно не почувствовал дискомфорта в осознании сути замечательного события. Хочу детей, Оль. Мы с тобой это неоднократно обсуждали. И потом, ранний декрет, в сущности, неплохо. Отстреляемся, пока владеем силой, а потом будем лавры пожинать, рассматривая выводок бесенят, снующий у нас перед глазами, — его лицо странным образом просовывается по-змеиному вперёд. — Вкусно, между прочим, пахнет, — водит носом, раздувая ноздри, облизнувшись, мягко возвращается, будто бы становится на изготовку, занимая предыдущее положение за моей спиной. — Скорее бы!
— Ромка, не мешай, не отвлекай и не увиливай. Я только ощутила твёрдую почву под ногами, нашла хорошую работу. Давай повременим с рождением потомства?
— Да понял я, что в ближайшем будущем этому парню, — совершает бёдрами провокационное движение, от которого у меня закатываются глаза и замирает слабое дыхание, — быть в тройном чехле и плакать в трубку. Дубина, прекрати!
— Дубина?
— Только, чтобы тебя потешить.
Удивляет, если честно, как мужчины внимательно и ласково разговаривают со своей «промежностью». Холят и лелеют детородный орган, словно он живой, причем чересчур активный, но весьма ранимый.
— В гараже у Красова сосредоточена твоя хорошая работа?
— Это только начало. Зачем обесцениваешь мои достижения?
— Лёль, я не хотел. Не собирался тебя обижать, но больно на вас с Котяном смотреть. Он впахивает, как проклятый, ты что-то моделируешь, шипя в экран, разговариваешь с какими-то символами, словно дьявола из преисподней вызываешь, бьёшься из последних сил над заданиями, даже плачешь, а выхлоп нулевой. Чёрт возьми, это не фирма, а какой-то балаган. Благоустроенный вертеп. Сколько вас там?
— Какая разница, — бурчу обиженно, отставляя нижнюю губу.
— Можно я «брынькну»?
— Укушу! — предупреждаю, клацая в воздухе зубами.
— Всё! Вопросов больше не имею, — убирает палец. — Принято! А теперь, солнышко, напомни, что ты спросила, — хихикает, как идиот. — Там, если я не ошибаюсь, было что-то о пробелах в моём воспитании. Вернёмся к этому моменту, если не возражаешь? Умоляю-заклинаю, только матери не говори, а то…
— Если ещё раз скажешь «жрать», то моментально, — провернувшись, умудряюсь приложить лопаткой по его лицу, — получишь по сопатке. Охоту грубо выражаться отобью. В прямом смысле этого слова.
— Боюсь, что аж кушать после не смогу!
— Грубиян и самодур. Юрьев, как я могла выйти замуж за тебя?
— Ума не приложу, — он передёргивает плечами, изображая удивление. — Вероятно, виноват наш профессиональный шарм, — я слышу нотки гордости в тихом голосе и чётко произнесенных словах. — Не смогла устоять перед насыщенным цветом моей формы, да и задница у меня что надо. Ты повелась на внешность и погоны, Оленька, а потом расклеилась, познакомившись с душой. Увлажнилась, когда я за руку тебя взял, и содрогнулась, пребывая в наслаждении, когда поставила подпись в амбарной книге, в нужном месте.
С последним, между прочим, полностью согласна! Истина. И без дополнений.
— И всё-таки. Не жрать, а как? Как нужно говорить?
— Кушать?
— Нет, мужчина, снова мимо. Даю минуту на размышление. Время пошло.
— Если ты не перестанешь умничать, предупреждаю, что в качестве меры пресечения намерен запросто употребить тебя, а уж, как это будет выглядеть или называться, по обстоятельствам кому-то будет всё равно, — сжав руки у меня на талии, почти впечатывает в себя. — С огнём играешь, девочка, и не задумываешься о последствиях. Итак, как долго ждать то, что ты готовишь? Вот уж поистине заварили кашу.
— По внешнему виду и по вкусу я предполагаю ещё пять минут. Не больше. Отлично, курсант Юрьев, сегодня гораздо лучше, чем вчера. Ты хорошо справляешься с заданиями и почти не ошибаешься. Всё вовремя и без промедлений. Пару индивидуальных занятий, но под присмотром профессионалов, конечно, и можно считать, что ты с честью и достоинством прошёл курс молодого бойца, дежуря со мной на кухне. Усложним, пожалуй?
— Про огонь повторить?
— Наверное, не стоит, — пытаюсь выкрутиться, чтобы выпрямиться и ровно стать. — Не налегай, тяжело тебя держать. Уже побрился?
— Так точно.
— Рубашку сменил?
— Так точно. Лёль?
— Угу?
— Ты моя жена, а не мама. Что за тон, в самом деле? Побрился — не побрился. Помылся — не помылся. Теперь вот до рубашек дошли.
— Знаешь же, что я терпеть не могу, когда у мужчины…
— Смотри-смотри, — он тычет пальцем в раздувающуюся молочно-яичную массу, над которой мы колдуем уже битых полчаса.
Подходящий час, вероятно, пробил. Наступает время принятия окончательных решений — наш с Юрьевым критический момент.
— Перец! — свободной ладонью шлёпаю по мужскому бедру.
А Ромка, кажется, замешкался.
— Перец, кому говорю! — по столу стучу, резной ручкой отбивая чёткий ритм. — Рома, в чём дело? — скосив глаза, смотрю.
— Одну минутку, солнышко, — муж ослабляет хватку, убирает руку с талии, куда-то шустро отбегает, где-то громко рыщет и что-то, видимо, берёт. — Есть! — запыхавшись, опускает перечницу на стол. — Это?
— Хорошо, — довольно расплываюсь. — Ром, не надо.
Его прикосновения опасны, а жалящие поцелуи, которыми он покрывает мою шею, способны начисто лишить разума и вызвать у меня в крови всплеск абсолютно неконтролируемых в его присутствии гормонов.
— Не надо? — на одну секунду отрывается лишь для того, чтобы горячими шершавыми губами тронуть открытую ключицу и мурашками покрытое плечо. — Лёль, здесь же никого. Чего ты?