У Красова позавчера или вчера, или два дня назад случилась чересчур взбесившаяся жена!
— Порезался, когда брился, — выдаю стандартную, уже заученную фразу.
— Понятно, — тяжело вздыхает. — А что с настроением?
Тут всё намного проще! Кому захочется ходить с царапинами на слащавой морде, когда вокруг гуляют в бикини павы?
— Что ты имеешь в виду?
— Он сообщил, что будет платить мне за отработанные часы исключительно на этом месте, — она подпрыгивает, прокручивая кресло. — Ай! — запутывается в собственный ногах и с трудом удерживает равновесие. — Юрьев!
— Угу? — стараюсь не смотреть, но что-то не выходит.
— Юрьев!
— Да?
— Рома?
— Я слушаю тебя.
Теперь я самый настоящий хам, потому как отворачиваюсь.
— Выйди из моего кабинета. Покинь его.
— Я тебе не мешаю.
— Ты хуже Сашки.
— Очевидное сравнение! — с пренебрежением хмыкаю. — Во-первых, я твой ненавистный муж, а во-вторых…
— И первого достаточно.
Судя по звукам, доносящимся из того угла, Ольга встала с кресла и куда-то неторопливо направляется. Я слышу осторожные шаги, слабое дыхание и тонкий аромат её парфюма, концентрация в воздухе которого постепенно уменьшается.
— Ты куда? — возвращаюсь к ней лицом.
— Хочу переодеться. Выйди! — сейчас жена находится возле шкафа для верхней одежды.
— Хорошо, — стараясь не смотреть туда, спокойно поднимаюсь.
— Юрьев! — летит мне в спину, когда я уже почти за дверную ручку взялся.
— Да?
— Подай, пожалуйста, мою сумку.
— А где она? — не поворачиваясь, отвечаю.
— Ты на ней лежал, — судя по голосу, Лёля стоит с выставленными на поясе руками и в нетерпении невысоко подпрыгивает, совершая «голубец» стопами.
Я возвращаюсь, подхожу к дивану и замечаю помятый кожаный мешок, внутри которого совсем недавно рассматривал с неподдельным интересом отсутствующее на ней, но имеющиеся там простое нижнее бельё, пока обнимал жену на заднем сидении в салоне своего автомобиля.
— Быстрее можно?
Схватив одной рукой баул, я поворачиваюсь и сразу застываю с открытым нараспашку ртом, потому что наблюдаю Юрьеву полуобнаженной, без и так почти отсутствующего верха.
— Проверка? — мгновенно оживаю, увеличивая скорость продвижения в кабинете.
— Думаю, ты не пройдешь.
Конечно! Мои глаза, как человеческий рентген, просвечивают каждый элемент идеальной женской кожи. С возрастом, так люди говорят — я этого не утверждаю, и с опытом в интимной жизни улучшается, становится точнее глазомер и повышается виртуальная тактильность. Я знаю все её параметры: объем, обхват над-под, а также высоту груди, диаметр сосков и количество пупырышков на круглой ареоле. Уверен, что с закрытыми глазами запросто смогу найти все родинки, которых: впереди на животе — ровно три; на пояснице — две и даже симметрично; на лобковой косточке, возле той рогатки — жирная одна, крупная, коричневая; а на внутренней части правого бедра — светлое родимое пятно размером с некрупную рублевую монету.
— Прошу, — с закрытыми глазами протягиваю Оле сумку.
— Благодарю. Поможешь?
Я отворачиваюсь и становлюсь спиной к жене.
— По-рыцарски, Юрьев. Ты очень предсказуем.
— Не надо, — опустив башку, шепчу.
— Кто бы сомневался. Не надо, когда хочу я, но с удовольствием, когда тебе е. ля приспичит.
— Я не сорвусь.
— Ты знаешь, — она, похоже, сильно возится, даже чертыхается и что-то несуразное стрекочет, — что хуже силы, грубости и хамства?
— Ты всё? — обращаюсь к Ольге профилем.
— Безразличие. Безразличие от того, кто безразличным — с его слов, конечно — быть будто бы не хочет, — шипит и бьёт ладонью по моей спине. — Иди на хрен, Юрьев. Это извращение, ей-богу. Целовать и спать со мной тебе религия Марго не запрещает, но посмотреть в мои глаза — табу, тяжёлый грех и мерзость, за которую ты будешь в геенне огненной сожжен. Уходи!
— Зачем смотреть, если я точно знаю, что там увижу, — дёргаю плечами, будто в лихорадке сокращаюсь. — Ты всё?
— Уверен?
— Это важно? — пытаюсь повернуться, но Ольга лупит по моим плечам и не разрешает. — Стой и не возникай, палач. Да-а-а, — уверен, что Лёлик задирает нос, — работа в этом месте будет круче, чем суточная смена шлюхи на проспекте. Юрьев?
— М?
— Уже можно повернуться.
Не успеваю выполнить — за это получаю небольшой тычок в плечо. Она обходит, специально натыкаясь, двигая бедром, размахивая рукой, жена наносит весьма болезненные удары в верхнюю половину моего тела.
— Я к шефу, — поравнявшись с письменным столом, наклоняется, чтобы взять с поверхности, заваленной бумагами, что-то важное, возможно, личное. — Иди к себе.
— Зачем? Костя не вызывал.
— Хочу договориться с ним о полноценном рабочем дне, потому как после обязательного развода с Юрьевым я останусь на бобах с маленьким ребёнком, который кроме тунца в какой-то вязкой жиже, ни черта не ест. Мне его не прокормить на зарплату за сокращённый наполовину будний день.
— Нам необязательно разводиться.
— Нет уж! — выпрямляется, удерживая сверхтонкий ультрабук, прижимает к груди, словно драгоценность, от которой в жизни многое зависит. — Это не то, что было мне обещано двадцать лет назад. Ты клялся…
— Что мы будем вместе! — приближаюсь, сокращая расстояние между нами.
— И где мы, Юрьев? Где угодно, но только не рядом.
— Вот же я, — протягиваю к ней руку. — Сожми и подойди.
— То есть я должна сделать первый шаг?
— Я подхожу, а ты отступаешь. Что не так? Считаю, что пора остановиться и не пятиться, словно…
— Я посещаю психолога, Рома, — жена выкатывает очень неожиданное признание.
Что? Не могу поверить. Устал сосредоточиваться, чтобы не пропустить молниеносные смены настроения.
— Но ты же сказала… Твою мать! Только два часа назад ты заряжала, что это абсолютно бесполезно, а сейчас…
— Я хочу избавиться от зависимости.
— От какой из? — прищурившись, нахально наступаю. — Не убегай, — ловлю жену почти на старте. — Стой!
— Я забыла, как жить самостоятельно, Юрьев. Боюсь одиночества. Зависимость от кого-то, от тебя, например, жутко напрягает. Это ужасно. Страшнее, чем бесконтрольное курение и бокал вина сначала за завтраком, потом за обедом, а напоследок — вместо чашки кофе.
— Ты шутишь?
— Нет.
— Ты два дня назад вопила о том, что не одна и замужество тебя даже забавляет под соответствующее настроение, а теперь всё внезапно переменилось. Ни хрена не понимаю.
— И не поймёшь! — она, по-моему, вызов мне бросает. — С восемнадцати лет я не имею собственного угла, именно с того дня, как вышла замуж за тебя. Я перестала быть полноценным человеком. Квартира твоих родителей, потом съёмные палаты в том мерзком городе, теперь вот здесь. Наш угол куплен…
— Это совместно нажитое в законном браке! — шиплю, будто защищаюсь. — Мы купили её на честно заработанные деньги. У тебя есть рабочий кабинет, спальня, большая комната…
Она подхватывает, потому как я внезапно странным образом ломаюсь:
— И детская. Боишься вслух сказать? Юрьев, вот об этом я и говорю. Всё, что связано со мной, тебя пугает. Боишься посмотреть, потому что…
— Я не хочу смотреть в глаза женщины, которая мне желает смерти, — потупив взгляд, сиплю, проглатывая окончания. — Твоё лицо останется в моей памяти улыбчивым, родным, расслабленным, умиротворенным в моменты нашей близости. Я не машина, Юрьева! Я хочу любить жену, которая не ненавидит.
Оля, кажется, не слышит, но зато настойчиво бубнит:
— А в свои двадцать три лишилась матери! Сколько прожила эта несчастная женщина, когда, отдав долг омерзительному обществу, вышла наконец-то на свободу. Два года? Два с половиной всё же? Отец споил её и ни хрена не сделал, когда она заканчивала жизнь самоубийством в ванной комнате. В мои же двадцать четыре сдох её законный, черт возьми, растлитель, ушёл к своим сопляшникам козёл, угробивший женщину, у которой кроме бутылки после отсидки по непростой статье ни хрена существенного не осталось. Папа умер, а я, ненавистная мегера, не проронила ни одной слезинки.