Мы становимся взрослыми, окончательно и бесповоротно, только со смертью своих родителей. Так утверждает народная мудрость. Сколько бы нам лет ни было, мы всё ещё малые и непослушные дети. Мы те, кто забывают позвонить и поинтересоваться состоянием здоровья и наличием проблем, финансовым положением и желаниями боготворящих нас людей. Мы бузотёры, неслухи, шантрапа и хулиганы. В десять, пятнадцать, двадцать, тридцать и даже сорок лет. Мы дорогая детвора для мамы с папой!
— Голова болит, — прикладываю правую ладонь тыльной стороной ко лбу. — Жарко и противно. Меня, наверное, укачало.
— Это потому, что ты не смотришь вперёд, зато глазеешь на меня. Хочешь пересесть на заднее? Там и полежать с комфортом можно, — муж с осторожностью придавливает тормозную педаль и, щёлкнув тумблером поворотника, теперь пытается съехать на обочину полупустой дороги.
— Не надо. Стоп! — сжимаю ту же кисть, которой несколько секунд назад касалась. — Ром, пожалуйста. Всё нормально. Я не пересяду и уж точно не смогу заснуть.
Я не смогу заснуть ещё довольно долго. Чувствую, что кровь наполнена не только красными и белыми тельцами, но и огромной дозой норадреналина. Я сильно взведена и готова голыми руками растерзать жестокий мир, в котором больше нет её. Нет мамы!
— Закрывай глаза. Музыку включить?
— Нет.
Нет на это соответствующего настроения. Знаю, что бессвязное бормотание в эфире сейчас способно только раздражать.
— Спасибо, что поехал со мной, — лениво, по-кошачьи потираюсь щекой о мягкую обивку пассажирского кресла.
— То есть? — на одну секунду Юрьев отвлекается, чтобы нехорошо и недовольно зыркнуть на меня. — Что это значит?
— То и значит. Я благодарю тебя, что согласился поехать на нерадостное мероприятие и поддержать.
— Оль! — нещадно лупит всей ступней по тормозам.
Машина громко квакает и, клюнув носом землю, резко останавливается перед поворотом на «парадный» въезд в город, в котором прошли сознательное детство и лихая юность до поступления в соответствующий институт у тёплого и ласкового моря.
— В чём дело? — обращается лицом ко мне.
Мама умерла… Она ушла тихо, незаметно, очень неожиданно. Ушла, будто бы и не жила.
— Мы не сдвинемся, пока ты не объяснишь, что за благодарность и на что ты, черт возьми, мягко и ненавязчиво намекаешь. Твою мать, — Ромка бережно прикладывает кулаком по рулевому колесу, — ведь не первый день женаты. Что ты творишь, солнышко? Мне следует читать между строк? Ответь и покончим с этим. Желательно раз и навсегда. Ты меня стебёшь? Я правильно трактую эту фразу:
«Благодарю, засранец, что соизволил оторвать задницу от дивана и почтить память моей мамы»?
— Почему об этом сообщили тебе? — неожиданно бессвязно бормочу, в то время как неторопливо и лениво выписываю «огурцы» подрагивающим пальцем на подскакивающей невпопад коленке. — Я её единственная дочь, а набрали твой номер и произнесли суровым голосом, что умерла гражданка Куколка, сорока шести лет. Потом, наверное, уточнили: «Тело будете из морга забирать или предоставите все полномочия родному государству?», — слегка копирую возможный официальный тон звонящего. — Твоя фамилия — Юрьев! Я твою жена, а моя девичья… Господи! Она моя, но не твоя. Рома, ты ей никто. Ты…
— Я зять, Оль. Она мать моей жены. Мы не чужие. Блядь! — еще один хлопок по кожаной обмотке. — Ты ведь замужем за мной, а Наталья целовала меня в щёку, когда прощалась после того единственного свидания. У неё теплые, очень мягкие губы и твой душистый запах. Ты пахнешь, как она. Помнишь? Зачем травишь душу и себе, и мне?
— Да, — ниже опускаю голову, прижимая подбородок к основанию шеи, пережимаю трахею, сознательно хочу лишиться воздуха, но ни черта не получается.
— И потом, все контакты хранятся в архивах и родственность легко установить, — он ведь мелет чушь и совершенно не стесняется.
— Не ври! — вдруг вскидываюсь и громко рявкаю, демонстрируя мужу бешеный оскал.
— Это правда, — не реагируя на визуал, он произносит глухо.
— У тебя везде есть свои люди, потому что ты представитель закона? Ты власть? Маленькая, но колючая? Ты аппарат, который без остановки штампует свидетельства о смерти и рождении. Родился — мил человек, добро пожаловать в ЗАГС! Сдох — а ну-ка, сдай спешно паспорт там же и не забудь поставить кляксу о том, что убыл на новое место назначения без возможного возврата. Менты работают в связке с похоронными агентствами? Вы в доле? Как стервятники, кружите над мелкими людишками? Небожители!
— Оля, прекрати, — муж дёргается и как будто на одну секунду теряет самообладание. — Если служу в полиции, то обязательно, скорее, по умолчанию, чем по призванию, гнида и урод с клеймом вседозволенности и покрывательства? Это ты сейчас пытаешься сказать или тебе действительно необходимо знать, как меня нашли?
— Ответь, пожалуйста, как это всё устроено? Как работает ваша чёртова система? Вы чувствуете, когда прольётся кровь, когда какой-нибудь мужик пырнёт ножом задрота, с которым, например, не разделит внимание понравившейся дамы, когда произойдет хищение, когда кто-то под трамвай случайно попадёт? Вы дьяволы или провидцы? Или у мамы был на шее колокольчик, который дребезжал, пока она жила, но моментально заглох, когда остановилось её расслабившееся сердце? — я злюсь и глупо ёрничаю. — Извини меня, — но тут же исправляюсь. — Это очень тяжело.
— Проблема в том, что сообщили через кого-то? Это тебя беспокоит? — он щурится, всматриваясь в моё лицо.
— Ничего не беспокоит. И да! Почему позвонили тебе? — заметно повышаю голос. — Потому что…
— Потому что Наталья Петровна стояла на учёте, Оля. Ты об этом знаешь!
— Она не преступница, Ром, — теперь чуть слышно говорю. — Не говори о ней так.
— Не преступница. Прости, пожалуйста. Но…
После освобождения мать так и не смогла найти себя и устроиться на достойную высшего образования работу. Эта маленькая женщина потерялась в грозном мире, который уголовников, хоть и бывших, хоть и по экономической статье, не слишком жалует. Скорее, наоборот. Он их гнобит, под корень выжигая!
— Юрьев, у тебя есть проблемы на службе? — прикрыв глаза, с солидной хрипотцой цежу. — Мне надо знать, как то, что происходит между нами, сказывается на тебе.
— Что-о-о? — похоже, Ромка злится, не скрывая недовольства, однако выдает большое изумление.
— У твоей жены мать сидела и…
— Мы будем выяснять отношения? Это тема разговора? Подходящее время и место? Прости, но я должен однозначно понимать, к чему ты ведёшь и что хочешь услышать. Чёрт! Оль, не думал, что спор начнётся из-за чьей-то неблагополучной биографии. Я нахожусь на должности, с нормальным званием, согласно выслуге и образованию, служу и не ропщу. Зачем ты затеваешь это? Ответил?
Почти. Скорее, не совсем. Отчетливо ведь помню, как муж брезгливо, скорее осторожно, и собственноручно заполнял мелким аккуратным почерком альбомный лист с персональными данными, в котором ему рекомендовано было указывать исключительно правдивые сведения о своих родителях и молодой жене, чьё прошлое, так уж вышло, не так прозрачно и политически корректно, как того хотелось бы.
— Пожалуйста, — всхлипываю, умоляю, — ответь! Из-за меня тебя не продвигают?
— Нет.
— Ромка-а-а-а…
— Я сказал: «Нет»! По сравнению со мной, твои надуманные проблемы, извини, любимая, полное ничто. Я и только я! Их сучий камень преткновения. Понимаешь? Всем насрать на то, что когда-то с кем-то было, главное, что есть по факту. Ты путаешь наш современный век с глубокой мрачной древностью, когда за осужденного отца отвечали его дети, внуки и, возможно, правнуки всей жизнью, карьерой, а иногда и грёбаным талантом.
— У нее семь лет за растраты и взяточничество, а у тебя…
— А у меня отцовские, ничем неперешибаемые принципы и устойчивая позиция в отношении вознаграждения за определенные услуги или одолжения. Мы с Андреем, как два бельма на оба глаза, смотрящего за правовым порядком в городе. Причем тут Наталья Петровна? Чёрт! — он моментально осекается. — Царствие Небесное маме! Однако я прошу тебя, не начинай городить бредовую херню.