— Ты ей понравился, Юрьев, — не знаю, что со мной, но я сквозь слёзы улыбаюсь. — Помнишь, как мы приехали к ней на встречу и… — сначала безобразно хрюкнув, а после шмыгнув носом, мгновенно осекаюсь.
— Иди-ка сюда, — он отцепляет свой ремень безопасности и с распахнутыми руками приближается ко мне. — Прижмись, Лёль. Давай-давай, — муж подставляется и собирается обнять.
Он говорит — я сразу выполняю. Тяжело противостоять его глазам, словам, огромной силе и простым желаниям. А сейчас, к тому же, любимый Юрьев однозначно прав.
— Как это произошло? — реву в его плечо и развожу слюну по ткани. — Ромочка, пожалуйста, расскажи мне…
Мама ушла из жизни не по возрасту, а по личным убеждениям? Моя любимая свела счёты, подписав статьи расходов, рассчитавшись с теми, кому должна была, проверив сальдо и подбив баланс недолгого существования рядом с нами. Как правило, о мёртвых надо говорить хорошее, либо ничего… Ничего, кроме чистой правды!
— Не стоит, солнышко. Всё уже случилось.
— Где она? Она ещё там? В холодной комнате?
— Дома. Успокойся, прошу тебя.
— Дома? — пытаюсь оттолкнуться от него. — Ром?
— Парни с этим помогли.
— Какие? — вожусь на нём, просунув между нами руку, сжимаю кончик носа и с усилием куда-то в сторону тяну. — Отпусти, пожалуйста.
— Всё уже готово. Мы приедем на кладбище, если ты не против. Простимся, а потом помянем в маленькой столовой. Хорошо? Согласна?
— Нет, конечно. Вернее, я согласна. На кладбище?
Боже мой, с каким трудом до меня доходит то, что Ромка говорит.
— Ни за что не волнуйся, детка. Похороны будут достойными. Мама не обидится.
Он оплатил? Впрягся за жену? Взял на себя расходы? Занял деньги у своих родителей? Или одолжил у друзей? Обворовал или кому-то положил на лапу? Знаю, что у спившегося бати за пазухой нет ни копейки.
— Как? — он вынужденно ослабляет хватку, а я ловлю момент и отстраняюсь, вжимаюсь в угол между дверью и креслом, а ногами барабаню в пол.
— Оль, у меня есть связи и потом…
— В городе? Вернее, там?
— Да.
— Скажи, пожалуйста, — опускаю голову, сквозь собирающиеся слезы на глазах, рассматриваю мельтешащие коленки, — это было убийство?
— Нет, — не медлит, сразу отвечает.
— Почему тебе помогли? Почему полиция замешана? Это доказано?
— Что?
— Она умерла естественной смертью?
— Ты же знаешь…
Мама нанесла себе увечья, оказавшиеся несовместимыми с дальнейшей жизнью.
— Скажи! — шлёпаю ладонью по его груди. — Скажи! Подтверди.
Я верю только Ромке. Муж не умеет врать.
— Да. Судмедэксперт выдал справку и дал разрешение на захоронение. Она умерла в результате…
— Замолчи! — взвизгнув, тут же закрываю уши и глаза. — Молчи! Не говори. Не хочу знать, как так вышло. Где он был?
— В состоянии алкогольного опьянения. Оль, твой отец на ногах не стоял, когда открыл дверь полиции. Его пришлось прокапать, чтобы допросить.
— А она? Где была она, пока сволочь приходил в себя, — мотаю головой, как оглашенная. — Нет, Ромочка, нет. Молчи!
— Лёль, не отталкивай. Иди сюда!
Нет. Нельзя так. Чем больше он меня ласкает и баюкает, тем сильнее я кричу и никак «не засыпаю».
— Он точно не причастен?
— Лёль… — Ромка мнётся, а я всё понимаю.
Отец быстро спился. Пока его жена находилась в СИЗО, терпеливо ожидая результатов аудиторских проверок и следственных мероприятий, он надирался до синих помидоров, а после путал комнаты в небольшой двухкомнатной квартире, проживание в которой мы перестали оплачивать сразу же после взятия мамы под стражу. Он грубо приставал ко мне, но только с предложениями, и слава Богу, исключительно на словах. Отборный мат, сальности, грубости и ублюдочные пошлости, которые папа изрыгал, когда коряво раскрывал свой пьяный рот, — это всё, на что стремительно спивающийся ещё как будто молодой мужчина оказывался способен в то время, как в насквозь обоссанных штанах наощупь продвигался по периметру небольшой девчачьей комнаты.
— Нет. Отец не виноват, — муж отрицательно мотает головой. — Косвенно его вина, конечно, есть, но он не трогал Наталью Петровну.
— Жаль! Жаль, что не за что его взять, — шиплю, поглядывая на Рому исподлобья.
— Не надо, — он точно так же смотрит на меня и покачивает головой.
— Я бы хотела…
— Не надо, солнышко. Не злись.
— Не злись?
— Зачем желать кому-то зла, если этот кто-то и без того с лихвой наказан?
— Ты… Ты… — теперь я завожусь, сжимая кулаки. — Господи, откуда это самаритянство и тяга к всепрощению? Поехали! — вдруг резко выдыхаю и, сморгнув крупную слезу, прикрываю медленно глаза.
Не буду плакать. Больше никогда и ни при каких условиях. Убеждена, что маме это точно бы не понравилось. А ведь когда-то, если хорошо подумать, наверное, в старой или прошлой, или выдуманной жизни, у нас была крепкая, хорошая и дружная семья. В какой момент всё вкривь и вкось пошло, как получилось, что близкие друг другу люди где-то «потерялись», почему-то запутались в трёх тонких соснах, а вдруг найдясь, вообще не сообразили, куда им следует бежать, чтобы снова обрести благополучие, счастье в личной жизни и покой. Возможно, всё произошло из-за пагубной привычки папы? Или из-за маминой нечистоплотности в финансовых вопросах? Мы обозлились и стали ярыми врагами, неосторожно прокляли друг друга и пожелали смерти каждому из нас. А может потому, что кое-кто плохая дочь и не заслуживает на счастье?
Я вышла замуж тайно… О том, что Оля Куколка поменяла свой гражданский статус в восемнадцать лет и взяла фамилию «Юрьева» никто из моих родных не знал. Вернее, об этом я написала только маме. Пространно, очень кратко сообщила, что собираюсь стать женой прекрасного, а главное, любимого и надёжного человека, и что в скором времени, как только получим разрешение на свидание, мы с мужем планируем навестить её. А вот о том, что стала Ольгой Юрьевой, не удосужилась оповестить отца и по сей мрачный день. Он не знает, кем является Рома для меня, в каких мы отношениях. Вполне возможно, что родители в хмельном угаре, особо не стесняясь в выражениях, судачили обо мне, когда на пару заливали горе, сидя на крохотной кухне, но только он, отец, закоренелый пьяница и тварь, сгубивший мою мать, ни разу не видел Юрьева, как говорят, вживую. Он ни разу не сжимал его ладонь, не хлопал по крепкому плечу, не угрожал, конечно, в шутку, что обязательно найдёт и наверняка отлупит, если шалопутный зять не начнёт проявлять должного внимания-уважения к его единственной любимой дочери…
— Это он? — сейчас муж крепко держит мою руку.
Мелкий, щуплый, скорее, тощий, чем поджарый, серый, почти землистый, трясущийся, с огромными мешками под глазами и сбитыми до ярко-синих ссадин опухшими костяшками жалкий доходяга сорока семи лет сейчас склонился над узким закрытым гробом, обитым грубой красно-чёрной тканью.
— Да, — спокойно отвечаю.
— Мы подойдём? — Рома шумно выдыхает, я же ощущаю теплое дыхание на своём виске.
— Нет.
— Это неправильно, — перехватив удобнее, подтягивает меня к себе, а после прижимает, обнимая бережно за талию. — Замёрзла? Давай соберёмся и поговорим с ним.
— Он мне противен, — не скрывая, пренебрежительно кривлюсь и отворачиваюсь, чтобы не смотреть в ту сторону. — Пусть уйдёт, — почти не раздвигая губ, рычу. — Пусть исчезнет. Пусть сгинет к чёрту в преисподнюю.
— Он смотрит на тебя. Лёль? — мужские пальцы перебирают мои гуляющие от сбитого дыхания рёбра. — Идём. Не бойся. Я с тобой.
— Ты со мной? — грубо шикаю. — По-твоему, мне страшно? Юрьев, ты плохо знаешь свою жену. За пять лет не освоился? Считаешь, что спишь с беззащитной девочкой? Я знаю, как бороться и как выживать. Неприятно об этом говорить, но куда ты смотрел, когда делал предложение? Я предупреждала, что не так проста.
— Об этом помню, Лёлик. Но хотелось бы представиться и сообщить ему, что ты больше не одна и у тебя есть семья и…