— Ты не в моем вкусе.
— Основное — сексуальное влечение. Причем тут вкус? Но ответов, я так полагаю, на поставленные вопросы не будет.
Ха! Сашка умеет разбирать добро и зло, талантлив в проблемах здравого рассудка, может расколоть и вызвать приступ искренности? Чувствует, когда говорят неправду, или всё-таки бравирует, притворяясь?
— Детский? Подвиг? Два часа? Ты бредишь, Саша? Плохая? Нет дела? Хотела посмеяться, да обстановка к радости пока не располагает, — краем уха слушаю, что он говорит, одновременно с этим записывая ключевые фразы, транслируемые боссом, который сейчас смешно подводит глаза, внимательно рассматривая подвесной потолок, который никогда, по причине Красовской гарантии и того же качества, не свалится на землю. — Воздержусь, пожалуй, от громогласных и исчерпывающих объяснений.
— Зачем? — а Фрол не унимается. — Если это вызов и попытка эпатировать неумную толпу, то Ромыч выбрал не тот объект для тестовой прокачки. Ты никогда не давала повода, Лялик. У тебя какой-то рычажок — прости, пожалуйста — в твоей писюшке был переведен много лет назад в положение «Здесь занято, придурок!» и, видимо, его там намертво заклинило. Или тебе тяжело представить, что можешь быть другим желанна? Пытаешься вызвать ревность у жесткого начальника Котенькиной безопасности?
— Ты чушь несёшь! — прыснув, подношу ко рту и носу кулачок и сразу же встречаюсь с нехорошим взглядом босса. — Прошу прощения, — беззвучно артикулирую, сильно раздвигая губы. — Продолжай, великий и ужасный, — ресницами даю добро и улыбаюсь, изображая идиотку.
— Не вижу в этом состава преступления, как сказал бы твой благоверный. Ты, Лялик, засиделась в своём скворечнике, забыла, видимо, что чертовски красивая женщина, привыкла к одному партнёру, а их в огромном мире много. Нужно периодически менять ласкалку, тогда женщина раскрывается и начинает источать…
— Заткнись, а? — внезапно отвечаю.
— Слыхала про перемену мужа, перчаток и работы?
— Заткнись, сказала! — немного глуше повторяю.
— Юрьев — дерьмо-человек, Лялечка. Знаешь ты и знаю я, — наклонившись и подавшись на меня, шепчет прямо в ухо Фрол, задевая губами, уверена, что покрасневшую и чересчур горячую, хрящевую кромку, — пора здесь что-то поменять, красавица!
— Себя на замену предлагаешь? — отстранившись, обращаю на него глаза с однозначным выражением: «Пошёл ты на…».
— Я занят, Ляля, — плечами пожимает и откидывается на спинку стула, широко расставив ноги. — Бравировал, конечно, специально. Увы, подруженька, я с недавних пор нахожусь в добротных отношениях с красивой сильной женщиной.
— Она об этом знает? — сползаю с гладкого сидения, как оказавшийся на панцире жучок перебираю ногами, цепляюсь каблуками, наступаю на острые носки, шиплю и подальше отклоняюсь.
— Решила подковырнуть?
— Просто на твоем бы месте я прямо ей сказала, что:
«Секс со мною ненадолго, поэтому не расслабляйся, кукла!».
— Если страдающую нимфоманией на двадцать лет хватило, то нам с той женщиной сам Бог велел быть рядом.
Черт побери! Проснулось адово желание: отчаянно хочу его ударить. У Фролова есть одна, доводящая меня до трясучки, блядская черта характера или норма поведения, которую он, видимо, приобрел во времена своего обосранного детства. Сашка — беспривязный член, обворожительный хохмач и надоедливый кобель, который предпочитает гульки а-ля, как говорится, «сам по себе». Не знаю, если честно, затрудняюсь ответить и не могу представить, какая женщина — в здравом уме и с адекватной самооценкой — захочет быть с ним, выслушивая ежедневно, насколько «этот мальчик» крут, безмерно чуден и весьма великолепен.
— Плохо позавтракала, поэтому кусаюсь, — вальяжно перевожу свой взгляд в блокнот, в котором с начала совещания веду старательно «конспект», чтобы не пропустить ни буквы из заумных шефских предложений.
— А пирожки, что же, не пошли кому-то впрок? Собственного приготовления? Нежными ручками сворачивала, начинив.
— Да. Саш, это на годовщину смерти мамы. В количестве не ограничиваю.
— Извини, пожалуйста, — Фролов мгновенно изменяет тон, внезапно становясь серьезным. — Оль, а сколько уже прошло?
— Пятнадцать лет.
— Мне очень жаль, — пытается что-то глупое сказать, желает выразить сочувствие и тупо приобщиться к горю?
Нет уж! Не выйдет ни фига. Мама умерла, а жизнь определенно продолжается.
— Ты не видел Юрьева? — насупившись, разглядываю Костю, сосредоточенного на чем-то и сидящего аккурат напротив меня.
— Нет. В смысле «не видел»? А с кем ты приехала?
— Он меня привез, а потом исчез. Не участвует в подобных совещаниях? — не меняя положения, перевожу на него глаза и, по-моему, оттопыриваю ближайшее к начфину ухо. — Это не его уровень? С каких пор шеф прощает всё?
— Участвует всегда, но сегодня его заместитель правит бал. Все отделы на месте, поэтому Костенька не зверствует. Как свёкр?
— Кто? — медленно рассматриваю всех сидящих на том краю стола. — У Юрьева есть зам?
— Оль, как Игорь Николаевич?
— Он болен, Саша. Тяжело. Что ещё? Расписать тебе график приёма многочисленных медикаментов? Через три дня у папы день рождения, а я не знаю, что пожелать человеку, который угасает на глазах.
— Юрьев говорит, что всё неплохо.
Как это на «Ромочку» похоже! У него всегда всё хорошо, в пределах нормы и терпимо. По всей видимости, у него стальная кожа и атрофированное напрочь чувство самосохранения.
— Предпочитает врать! То, что говорит палач, не задумываясь, сокращайте на два. Кто зам у Юрьева?
— Заинтересовал?
Мой муж дорос до зама? Кому-то начал доверять? Стал коммуникабельнее, открытее и наконец-то научился делегировать? Ромка — трудоголик, не имеющий способностей к отдыху и развлечениям. Десять лет назад была на первом месте служба — на завтрак, обед и ужин, под настроение — вместо секса и совместного времяпрепровождения.
— Светочка Крылова, — теперь я мельком замечаю ту, на которую Фролов кивком указывает. — Миленькая краля. Смотри, какой очаровательный ребёнок. Видела бы ты, как Светик-Семицветик прислуживает нашей держиморде, когда отчитывается о проделанной работе. Она из трусиков выскакивает, но… Последнее скажу лишь для того, чтобы тебя утешить…
— Я в этом не нуждаюсь!
— И всё же! — на своем настаивает. — Юрьев верен, и тебе на рабочем месте, естественно, не изменяет. Он даже не смотрит в её сторону. Так, только «доброе утро, день или вечер», «как у нас дела» и «летучка переносится на завтра». Его шпики очень миленько дожидаются главного сатрапа, когда он по невыясненным причинам опаздывает. Это потому что в том углу застаивается, да?
— Светочка? — морщусь, словно гадость в рот взяла. — Что за…
— Светлана Александровна, если быть точным.
— Даже так? — но кривляние не прекращаю. Кажусь уродливее, чем есть на самом деле и зачем-то провожу отсутствующие полностью в реале параллели с мелкой в кости женщиной, сидящей через три мужских плеча от ухмыляющегося шефа.
— Правая рука Юрьева.
— А левая?
— Там он управляется самостоятельно.
— Саш, ты такую хрень несешь, что становится страшно за твои мыслительные способности.
— Не беспокойся, девочка, я полностью отдаю себе отчёт в том, что, кому, когда и как говорю.
— А с ним что? — закрываю свой блокнот и рассинхронно двигающимися глазами указываю на привставшего с кресла Красова.
— Любоффф! — хихикает Фролов, уродуя на заграничный лад понятие. — Поднимайся, солнышко, беседы о том о сем на сегодня, видимо, подошли к логическому завершению. Шефу пора домой, к молодой жене и маленькому сыну. Как твой Юрьев умудрился в кумовья пролезть? Скажи-ка, Лялька — поведай папке сей секрет.