Дурацкая привычка «нукать», словно лошадь запрягать и принуждать к чему-либо. Она, похоже, пытается наехать очевидным авторитетом, без стеснения пользуясь положением старшей, а значит, главной в этом помещении.
Ах! А эти сто сумбурных слов в минуту. Да ещё столько же вопросов, как говорится, ни о чём и обо всём. Слишком пристальное внимание к простой одежде и внешнему виду в целом. Ей определенно доставляет огромное удовольствие во все глаза рассматривать и словесно терзать меня, не оставляя ни единого шанса на побег и долгожданное спасение.
— Всё хорошо. Тепло и удобно. Юрьев перед выездом лично проверил наличие нижнего белья и утвердил форму одежды для пикника. Я предусмотрительно привезла сменку — не стоит волноваться, что придётся что-то одалживать бестолковой невестке. И носки, и шорты, и джинсы, и менструальные трусы лежат в той сумке, которую муж занёс к нам в комнату. Желаете посмотреть для того, чтобы убедиться в правдивости моих слов?
— Оль… — теперь я чувствую её горячую щеку возле основания шеи. — Не злись на меня. Прости неугомонную свекровь. Голова вообще не варит. Устала находиться здесь — хочу домой, а Игорь упёрся рогом и ни в какую. Хоть ты режь его. Даже день рождения решили провести на природе, словно репетицию поминок скопом будем прогонять. Вдвоем кукуем здесь почти две недели, а такое впечатление, что целую вечность отсидели. Одичали, видимо. И ещё! Пойми, пожалуйста, я ведь волнуюсь за тебя.
— Я взрослая, мама. С высшим образованием, штампом в паспорте и золотым кольцом на пальце. В жизни, как ни крути, но всё же состоялась и к тридцати восьми, на первый взгляд конечно, слишком много перенесла. Кому-то этого не перепадает и за век, а я всего лишь треть с небольшим отмахала, а дважды — исправьте, если вдруг где-то просчиталась и ошиблась — умерла и надежду потеряла, похоронив так и нерождённого ребёнка.
— Прости-прости, — шепчет и сжимает мне предплечья. — Не вспоминай, не думай. Выбрось из головы! Кыш! Вон! — её запястья вдруг странно поднимаются и внезапно спереди обхватывают мою шею.
Она на что-то всё-таки решилась? Надо бы отдать ей должное — как долго милая свекровь к такому шла. Теперь, наверное, с испорченной невесткой желает попрощаться? Что ж ты медлишь, «мама»? Сильнее. Ещё, ещё, ещё. Дави. Круши. Ломай!
— Уберите! — вцепляюсь пальцами, а впившись ногтями в тыльную часть её ладоней, изо всех сил стараюсь сбросить пястную удавку. — Нет!
— Надеюсь, что тебе там слышно. Я никогда не прощу тебя, — привстав на цыпочки, свекровь хрипит с угрозой в ухо. — Как врач! Слышишь? Не забуду того, что ты натворила.
— Да, — подавившись языком, всё же соглашаюсь и подтверждаю, что тому, конечно же, прощения нет.
— Как мать!
— Вы мне не мать, — необдуманно пытаюсь кое-что опротестовать. — Руки, — жалобно сиплю, царапаюсь и вырываюсь яростно.
— И слава Богу. Довольно, Оля! — она ещё сильнее сжимает моё горло. — Смирись. Ты виновата, а я лишь помогла. Я спасла тебя! Но почему-то именно за это ты меня караешь. При каждом удобном или неудобном случае в нос мне только то, что было, тычешь. Ответь на один вопрос: «В ту минуту я была не права? Следовало поступить иначе?». Ты, дорогая невестка, выставляешь меня, как абсолютное зло, как прародительницу демонов, как…
Господи, а я ведь больше не могу дышать.
— Отпустите, — при этом жалко всхлипываю и уничижительно прошу, — Марго-о-о-о.
— Запомни, гадина! Я не прощу тебя, — грозно убеждает, а после резко отпускает и тут же подставляет свои раскрытые ладони мне под нос. — Эти руки приняли бесчисленное множество младенцев, Юрьева. Я сбилась со счёта, сколько карапузов прошло через меня. Услышала? Я была свидетелем рождения мальчишек и девчонок, которые повзрослев, приходили за своим долгожданным, временами выстраданным, счастьем ко мне в кабинет. Я несу жизнь в мир. Ясно?
— Да.
— Тому, что ты сделала прощения нет. Я возьму в свидетели всех, кому отважившись наконец, расскажу, что ты вытворяла и через какие дебри протащила мою семью. Об одном жалею — Ромка! Я била взрослого мужчину, защищавшего неблагодарную девицу. Будучи ребёнком, он не выпрашивал физических наказаний, а связавшись с тобой, получил чертей ни за что ни про что. Мы договорились молчать, но ты, сука, обнаглела и позволяешь себе поднимать голову, чтобы на досуге, в часы безделия, повыть и поканючить на Луну. Услышала?
— Да, — обреченно опускаю голову.
— Ты глупая, Лёля. Глупая, но в то же время своевольная. Этакая дура с амбициями. Самоуверенная девчонка. Высокомерная красотка, знающая себе цену. Так я огорчу тебя, потому как грош тебе цена. Ты поняла?
— Да.
— Считаешь себя умной, потому что красивая? Потому что, потому что, потому что… Господи, сколько же причин для подобной самовлюбленности и очевидной ереси. Бесовской замес! Ты исчадье ада, младшая Юрьева. Коктейль из недостатков, приправленный внешним симпатичным видом. Конечно, я снимаю шляпу — сыну, охренеть как, повезло с женой.
— Не смейте обращаться со мной, как с несмышленой идиоткой. Один раз! — сейчас заметно понижаю голос. — Всего один несчастный раз я дала слабину и позволила себе расклеиться и превратиться в жидкую субстанцию, как Вы тут же ухватились за выпавшую возможность оседлать меня. Я Вам не дочь, Марго. Мы…
— Прости, — неожиданно нарушает собственное обещание о том, что не станет больше извиняться и, уж тем более, прощать.
А я не поняла. Теперь она, по-видимому, соглашается? Тактика, похоже, изменилась. Всё тщательно обдумав, мать заново переписала правила игры и переназначила водящего?
— Как папа чувствует себя? — вполоборота обращаюсь к Маргарите, выбирая новое направление беседы.
— В пределах нормы. Всё так, как должно быть. Согласно его диагнозу, стадии и возможностям уже немолодого организма. Устала повторять. Не будем об этом говорить. Мой Игорь предпочитает не замечать проблем. Он радуется жизни и наслаждается каждым днем. Всем бы поучиться. Хотя и у него помутнения случаются. В такие мгновения я убеждаюсь, что он всё-таки нормальный человек, а не накативший ударную дозу транков наркоман, желающий забыться ненадолго ярким сном. Господи! Вот же простодырый идиот.
— Я заметила, что он смеётся, — цепляясь за очевидные факты, настойчиво пытаюсь начать с ней адекватный разговор без отступлений в непрожитое дОлжно прошлое, — значит, сегодня лучше, чем в прошлый раз. Папа рассказал какой-то анекдот, а я улыбнулась, хотя ничего не поняла.
— Будто бы уважила?
— Да.
— Кто ж в том признается, девочка? Кто согласится с тем, что жизнь куда-то безвозвратно утекает, а счастье просачивается или просыпается, как песок сквозь пальцы? Он не хочет признавать, что онкология — по-прежнему неутешительный диагноз, что его лечение — извращенная форма войны с собственным организмом. Мы воюем ежедневно, да только пятая колонна в лице или форме его глупых предубеждений о том, что «не трогай — как-нибудь само пройдёт» путает все карты, — не скрывая пренебрежения, громко хмыкает свекровь. — Вы с Ромкой, как я погляжу, кошку завели? — её руки опускаются ниже, следуя по моему телу, не касаясь, повторяют выпуклые контуры, а после, остановившись на уровне моей талии, внезапно крепко обнимают. Уложенные друг на друга некрупные ладони застывают впереди, на животе, основательно прилипшему к позвоночнику. — Ты плохо питаешься, девонька. Диеты, стройность, глупость и подорванное навсегда здоровье. Эту глупость без усилий, но с твоим желанием, выправим ориентировочно за два дня!
Она не спрашивает? Поняла, пока рассматривала? Теперь, по-видимому, осмелилась сказать.
— Не надо, — пытаюсь освободиться от крепкого захвата, наклоняюсь, тянусь и подаюсь вперёд, но, как это ни смешно звучит, почти не вырываюсь. — Это кот. Его Ромка принёс. Сказал, что на пороге нашёл. Назвал Паштетом.
— Юмор?
— Наверное. Но имя прижилось.