— Имя не изменяется, ма. Ей двадцать пять.
— Сколько? — теперь её глаза молниеносно округляются, а зрачок странным образом сливается с серо-зелёной радужкой, повторяя испуганный кошачий взгляд.
Пашка нас таким же образом стращает, когда шустро водит задницей, настраиваясь на стремительный бросок за чем-то, что дёргается у него под носом и перед глазами, расширившимися от страсти, в ожидании незамедлительной победы и получения гарантированного, но всё же утешительного приза из-за случившейся, например, промашки.
— Там всё нормально с метрикой. Она совершеннолетняя, а Костя — опытный.
— Опытный?
— Третий брак, мам. Как обращаться с женой, шеф стопудово знает.
— Подковырнул?
Просто обозначил всем известный факт. Что её так раздражает? То, что Красов не зацикливается на бабах, или то, что у него есть сын? Хм! А мама ведь не в курсе. Стало быть, сейчас я просвещу.
— Сына назвали Тимофеем.
— У него, что, есть сын?
А я садист — так лихо до белого каления доводить собственную мать!
— Угу. Красов хочет, чтобы я крестил ребёнка.
— Надеюсь… — мать выставляет на пояс руки и, набычившись, хрипит. — Это отголоски прошлого? Здравый смысл возобладает, я полагаю?
Она, к тому же, и безбожница. Всё ясно и больше нет вопросов. Вот поэтому нам с Лёлей не везёт. Я, что ли, не крещён?
— Оля будет крёстной матерью, а я…
— Так нельзя, Ромочка.
— А мы не советуемся, — мгновенно отрезаю.
— Вы женаты. Пойми, что…
— Естественно! — грубо перебив, поворачиваюсь к ней спиной. — Такими и останемся. Казалось, что мысль донёс ещё вчера, но нет, видимо, придётся повторить.
— Я поняла, — сейчас она стоит за моей спиной и рвано дышит. Я кожей ощущаю тепло, которое мать отдает мне в спину, когда лениво открывает рот. — Это против правил. Против правил, которые никто не отменял. Считай меня проклятой, вероотступницей или атеисткой, но по канонам супружеская пара не может взять духовное шефство над ребёнком. Что скажешь?
Намекает, что в этом случае, ради Тимофея, Костиного сынка, мы с Лёликом решимся на развод? Вероятно, я снова разочарую свою мать. Если это подтвердится и выяснится, что Марго не врёт, то я откажусь в пользу «материнства» Ольги. Красову придётся подобрать кого-нибудь ещё на роль крёстного отца. Уверен, что босс справится с простым заданием, тем более что желающих с ним породниться в нашем городке не сосчитать.
— То есть? — вынужденно поворачиваюсь и обращаюсь к ней лицом. Пристроив поясницу на краешке рабочего стола, перекрестив при этом и верхние, и нижние конечности, не отвожу свой взгляд со слишком деятельной и натянуто благожелательной натуры.
Отошла? Не напирает? По никогда не подводившему меня первому впечатлению Марго как будто что-то собирает. Вот мать вскрывает крайний правый шкафчик сбоку от меня, приподнимается кряхтя и очень неуклюже, а оттолкнувшись от поверхности стола, заглядывает внутрь с интересом, находит нужное, берёт, аккуратно ставит на столешницу, будто бы сверяется со мной, подмигивая и воркуя, а после этого куда-то дальше по периметру идёт.
— Муж и жена не могут…
— Это я понял! Однако до сих пор неясен умысел этих спешных сборов. Ты допытываешь меня, а в это время монотонно и довольно-таки педантично собираешь термосумку.
— Игорь предложил… — опять лениво начинает. — Сейчас его слова — необсуждаемый закон, ты же понимаешь. Никаких вторых и третьих чтений. О чём я? Господи! Ему нельзя даже слово вставить поперёк. Каждый раз останавливаюсь, вспоминая через какие трудности он проходит.
— У него день рождения. Хочу тебе напомнить, если нечаянно забыла или это стало вдруг не в счёт, — себе зарубку ставлю о том, чтобы обязательно поговорить с отцом. — Мы для этого приехали, а вы… Неужели всё разваливается только потому, что внутрисемейный конфликт поколений непреодолим, а два взрослых человека просто не выносят присутствия друг друга?
— Если бы не праздник, даже и не заглянули к нам, — то ли она не расслышала, то ли не поняла, то ли продолжает манипулировать и мягко напирать. — Вот поэтому…
— Решила, видимо, характер показать?
— Нет, — почти мгновенно отвечает.
— После завтрака мы с женой уедем, — теперь, похоже, мой черёд настал продемонстрировать ей спину.
— Вам не угодишь, сынок?
Её рука касается моего плеча, а голова, по ощущениям, укладывается между лопаток. Мне нравится. Я балдею. Млею. Становлюсь родным, покладистым и нежным. Такое обращение сильно возбуждает. Но я тащусь от этого, когда со мной так поступает лишь она — моя жена!
Поэтому я вздрагиваю и повожу плечами:
— Перестань! — дёргаюсь в попытках скинуть со спины скулящую о чём-то мать.
— Не уезжайте, — мои попытки, мольбы и просьбы о свободе, к сожалению, не имеют нужного эффекта, зато она сильнее обнимает и, всхлипнув жалко, умоляет. — Ромка, побудьте без нас, посидите вдвоём, пообщайтесь, но только… Там ведь дождь идёт! Куда вы поедете? Дороги развезло, да и настроение к путешествиям не располагает. Под монотонный рокот можно только спать. Вот и…
Она пытается уложить меня с женой в кровать? Считает, что раз у нас скандал на грёбаном скандале, ссоры и битьё посуды, то я, по её профессиональному мнению, не получаю нужной мне разрядки. Я должен матери отчитываться, сколько, как, когда и где с плотским умыслом подтаскиваю к себе жену, чтобы отодрать?
— Пап, привет, — тормошу отцовское плечо, будто бы специально отставленное для этих целей. — В чём дело? — наощупь вытягиваю из кармана домашних штанов пачку сигарет и вложенную внутрь зажигалку.
— Дай покурить, — как зависимый от запрещённого продукта, таращится на то, что я внизу вращаю.
— Нет, — с отказом отхожу и выставляю руку, сформировав невидимый барьер.
— Ромка-а-а, — скулит отец.
— Нет, я сказал, — вынужденно прячу никотиновый манок. — Вы уходите?
— В гости пойдём, — гордо заявляет.
— Это я уже понял, только не догнал, какие гости в семь часов утра и в твой день рождения.
— Именно! Прекрасный повод.
— Для чего?
— Пообщаться со старыми друзьями, — оттолкнувшись от худой поддерживающей крышу деревянной колонны, отец поворачивается и становится ко мне лицом, упёршись в тот же брус спиной. — Ты встал не с той ноги?
— Отнюдь…
Настроение было более, чем благодушным, пока не встретил мать на кухне. Всю ночь с женой мы провели, если можно так сказать, в медленной любви. Не знаю, что в мозги пришло — и ей, и мне, — но то, что происходило на противно скрипящей небольшой по ширине кровати, следует считать загородным примирением. Надеюсь, что по возвращении домой, мы с Лёликом с того же места и начнём. С того, на котором остановились в шесть утра. Жена откинулась и грубо застонала:
«Юрьев, бля-я-ядь…».
И тут я понял, что, как говорится, пора и честь знать. Лениво сполз с растерзанной дикой страстью, пристроил зад к стене и, заграбастав подрагивающее из-за накатывающей волнами истомы тело, притянул жену к себе, зафиксировав в удобном для обоих положении, стал, как завороженный, шептать:
«Спать, спать, спать…».
«Не подмыться, не привести себя в порядок. Испачкал этой липкой дрянью. Боже, у меня кожа от тебя горит. Юрьев, ты такая озабоченная сволочь…» — хрипела Лёля.
«Я ещё и блядь» — хихикнув, зачем-то напомнил ей о том, про что она скулила, когда ловила новый кайф, находясь в очень провокационной позе, в которой я её…
— Ты всё правильно делаешь, — поглядывая исподлобья на меня, внезапно говорит отец.
— Да? — возможно, папа тоже прав, да только, откровенно говоря, я вот ни черта не усекаю.
— Не позволяй свекрови вмешиваться. Её дело — сторона!
— Свекрови? — специально переспрашиваю. — Вмешиваться? Куда?
— Я говорю так, чтобы до тебя дошло. Скажу «Марго» и ты посчитаешь, что речь идёт о маме, но у тебя есть жена, а родители не вечны, Ромка. Хочешь простой пример?
Сейчас, наверное, намекнёт, что в скором времени от нас уйдёт? Не позволю это обсуждать с утра пораньше. Иду на перехват и предвосхищаю свой же собственный вопрос.