— Девочки пудрят носы и поправляют корабли на головах.
— Корабли?
— Причёски, укладки, парики, шиньоны. Лохмы, если честно, раздражают. Особенно, когда дама сверху.
Ну всё, мать вашу, понеслась!
Начальство с причмокивающим звуком втягивает никотиновую дозу, дебильно складывает ручки на груди, пока прислушивается к тому, что излагает Сашка.
— Когда детка скачет на моей стреле…
На стреле? Неожиданно закатываю глаза и отворачиваюсь от братков.
— Что такое, Юрьев? Не любишь наездницу?
Наоборот, люблю.
— Просто он не умеет её готовить, Фрол, — прыскает Костя, хлопнув начфина по плечу. — Ромка, без обид?
— Угу.
Какие уж тут обиды? Лёлик сверху очень хороша. Всё в этой позе идеально. Вот жена, заведя за спину руку, бережно обхватывает пальцами мой член, вот плавно направляет внутрь, задерживая при этом слабое дыхание, вот с красивым вздохом расслабляется, аккуратно принимая плоть, вот возится и ёрзает, обволакивая гофрированными стенками влагалища мой ствол… Я всегда слежу… Следил… Вернее… Да какая, в сущности, разница?
— Вот этими руками, — Сашка выставляет скрюченные пальцы нам под нос, — я хочу вырвать к чёртовой матери их патлы, которыми они мотают, когда е. ут нас. Неужели нельзя затянуть дулечку, — теперь он крутит пальцем на макушке, ввинчиваясь ногтем под черепную кость, — вот здесь?
— А я люблю, когда её волосы прячут нас, — самозабвенно начинает Костя. — Есть в этом что-то…
— Что-то аффективное! — перебивая, сипит Сашок. — Я лишь высказал своё мнение, у тебя другие ориентиры, босс. Юрьев вообще забыл, как шпилить баб. Жена по воскресеньям плотское даёт, смурная контрразведка?
— Ты полагаешь, что наш Паштет — не кот? — не опуская из поднебесья глаз, жалобно скулю.
— Всё ясно! Спасибо за своевременный ответ. А в запахах, — Фрол снова обращается лицом к посмеивающемуся Косте, — ничего такого нет, Котя. Всё, что естественно, то не безобразно. Люблю, когда от девочки пахнет кисленьким душком. Если дама не потеет подо мной, то я плохо постарался и некачественно выполнил свою работу. Определённо, как в родимой бухгалтерии. Пока бабки подобьёшь, то двадцать раз вспотеешь. А свою работу я люблю! И потом, из бабского сортира бесконечно валит сизый дым, а не дерьмовый смрад идёт. Там Юрьева богует! Накатывает предчувствие, парни, что нам выставят за курение в неположенном месте крупный счёт.
— Что думаешь, Ромка? — Костя задает вопрос.
Они там что-то сильно задержались. Помню, как Лёлик туда в первой партии вошла, потом туда проникла Ася, а фееричное шествие между столов и стульев Тереховой, направляющейся в ту же степь, не заметил только подслеповатый идиот. Лично мне на глаза упала Сашкина слюна, которую он случайно выпустил, когда таинственно улыбающаяся Инга задела животом его сильно выпирающее из-за стола плечо.
Крылова — моя правая рука в отделе и человек, которому я могу доверить трудные дела, не предполагающие прилюдной огласки, действительно направляется за «кулисы», чтобы освежить лицо и расслабить булки на толчке. У Светы, как для женщины, чрезвычайно странные, вернее, диковатые увлечения. Гоночные мотоциклы, огнестрельное оружие и здоровые ножи! Обои на рабочем столе её ультрабука выглядят крайне агрессивно и подчёркивают, как мне кажется, не присущую ей на самом деле мужественность и адреналиновую зависимость. С виду — хрупкая и нежная, а внутри — кремень с прожилками из армированной стали. Из этой девочки бы гвозди лить или ковать закрученные против часовой штыри.
— Добрый вечер, — она проходит мимо нас, а мы, как по команде, взглядами провожаем эти тоненькие ножки.
— Ох, блядь, — первым дёргается Сашок и отворачивается. — Чего так долго? Юрьев, кошечек пора спасать.
— М? — расставив локти на перилах, подпираю поясницей высокое ограждение места, выделенного для курения.
— Скажи своей правой руке, пусть там пнёт девиц под зад. В конце концов, я бы хотел с Тереховой потанцевать. В чём прикол принарядиться, прийти в ресторан и сразу же забраться в гребаный ВэЦэ, чтобы там вместе с другими пустоголовыми свиристелками разбираться с содержимым толстой косметички, набитой под завязку брендовой мазюкой?
— Саша? — дёргает начфина за рубашку босс.
— Внимательно, мой друг, — в попытках навести хоть какую-то резкость Фролов теперь таращится в Красовское лицо, сведя свои глаза на нос. — Что ты нам подсыпал в шашлыки, что меня ведёт, как законченного алкаша?
— Не терроризируй мою жену, писюша, — Костя как бы невзначай поправляет бухгалтерскому гению завернувшийся внутрь воротник, — и отстань от Ромки с пошленькими версиями. Света! — горланит в спину моему заму босс. — Подойдите, пожалуйста, к нам…
Так я и потерял с трудом приобретенный авторитет. Ольга вышла покурить в сортир всего-то полчаса назад, а складывается такое впечатление, что всю жизнь с огромным упоением вкупе с нетерпением я ожидаю, когда моя жена сползёт с ресторанного толчка.
Музыка гремит, народ гудит, ребята ржут. А я по всем законам жанра вынужден, естественно, не отставать от них, чтобы не прослыть нелюдимым и неконтактным мужиком, хотя кому в этом зале есть дело до меня. Все знают, кто такой Юрьев и что из себя представляет его жена, которая, кстати, по возвращении в город вполне ожидаемо включила режим:
«На хрен отвали, Роман!».
Как и обещала, Лёлька забралась на того же резвого коня, с которого спустилась на два промелькнувших быстро дня…
— Костя, — подкравшаяся к нам жена, цепляет руку босса, — Ася неважно себя чувствует. Ты не мог бы…
— Где она? — мгновенно откликается и, как курцхаар становится в сосредоточенную стойку.
— В туалете.
— Пр-р-р-р, — прыскает Фролов, но поймав Лёлин очень нехороший взгляд, тут же замолкает, прикусив язык.
— Что там произошло? — Костя выбирается из компании и, стягивая с плеч пиджак, начинает отходить от нас.
— У неё голова болит и живот.
— Живот, живот, живот… — бормочет Красов и удаляется в сторону служебных помещений.
Завороженно слежу за тем, как шустро шеф обминает полупьяную толпу гостей, заискивающих и однозначно пресмыкающихся перед ним.
— А теперь с тобой, козёл! — доносится откуда-то с правой стороны взбешенный голос моей жены. — Держи свою шлюху на строгаче, а то…
Опа! А ведь Ольга, сильно раздувая ноздри, но сохраняя видимость безразличия и стоического хладнокровия, сжимая кулаки, надвигается на мужика выше неё на полторы здоровой головы, если не больше.
— Лялька, ты взбесилась? Ром… — начфин не успевает договорить, потому как Ольга остужает пыл и определенное намерение отрезвляющей пощёчиной, жёстко полосующей Сашкино лицо. — Р-р-р, ш-ш-ш, — теперь хрипит финансовый директор, мотая по-ослиному башкой.
— Ты чего? — хватаю бешеную и, развернув её спиной к нему, на чьем лице, помимо следа от узенькой ладошки, играют зверский марш лошадиные по форме и размеру желваки, прячу на своей груди. — Тихо-тихо, — выставляю руку, указав тем самым Сашке расстояние, на котором следует держаться, чтобы случайно в неприятности не встрять. — Спокойно! Что случилось?
— Ты больная на голову, Юрьева? Иди проколись, шизофреничка. Какого хрена тут свою недоразвитость мне демонстрируешь? У тебя проблемы с головой и мужем? Я-то тут при чем? Индивидуальность решила показать? Да насрать мне на твою изюминку. Как люди говорят, с вот таким походом. Какого хрена руки распускаешь? — через зубы произносит Фрол, с опаской озираясь по сторонам. — Дать бы тебе промеж синих глаз, чтобы другим сучкам неповадно было…
А ты попробуй, мальчик, и увидишь, на какой мажорной ноте мы закончим наш незаканчиваемый разговор! Здесь точно никого. Вернее, мне так кажется — я так считаю, но в полной мере всё же не уверен, — что никто не видел того, что между ними только вот произошло. Чего он дёргается, как шальной?
— Сволочь, хам, гад… Ненавижу тебя, урод! — бухтит в мою рубашку Оля. — Таких как ты… Юрьев, я хочу домой. Отвези меня, а потом возвращайся к своим дружкам.