Замечательно! Начфин, по-видимому, перешёл на новый уровень. Однако по озабоченному и ни хрена не догоняющему хлебалу, в которое он с размаху получил, можно лишь судить, что Фрол неожиданному повышению совсем не рад. Не ожидал… Не ожидал, мой говорливый брат!
— Ты, сука, что себе позволяешь? Я… Я… Я… Ромка, в чём дело? Это как понимать?
А я таинственно помалкиваю, но монотонно двигая рукой, мягко разминаю Лёле шею, попадая пальцами в обозначившуюся при наклоне впадину. Отрицательно мотая головой, предупреждаю друга о том, что ему не стоит даже пытаться что-то доказать и в чём-то утвердиться. Я! И только я! Я здесь буду отвечать за свою жену. Сашок пока не очень в курсе, на что способен Ромка Юрьев по отношению к тому, кто осмелится хоть мизинчиком задеть её.
— Оль? — похоже, Сашка быстро отошёл. — Ты хоть объясни, пожалуйста. Мне не больно, если это кого-то интересует. Ты бьёшь, как девчонка. Могу научить, как нужно. Слышишь? — он осторожно трогает её плечо, которым жена пару раз поводит. — Прекрати, подруга. Вы там что-то не поделили или кого-то? Где Инга?
— Отвали!
По-видимому, что-то в той дамской комнатке произошло. Что-то, что для нас пока табу. Зная Ольгу, убеждён, что никакой конкретики от неё ни за какие деньги и посулы не добьёмся. Тут остается лишь помалкивать, следить и строить жалкие догадки.
— Я хочу домой, — жена немного отстраняется. — Сколько ещё?
Ни одной слезинки! Сухо, чёрство, даже равнодушно.
— Ещё час, а потом…
— Поговорим? — заглядывает ко мне в нутро Фролов. — Привет, Юрьева, — как маленький ребёнок, крутит у Ольги перед носом почти лопатообразной ладошкой. — За пощёчину я настаиваю на подробных объяснениях.
— У Тереховой всё выяснишь, — жена гордо выставляет подбородок, носом дёргает и даже корчит рожи. — Безмерно рада, что этим магазином займусь лично я. Костя всё-таки талантливый руководитель. Он бы с ней не сладил.
— То есть? — Сашка, сжав свои щёки пальцами одной руки, сжимает их и без стеснения растирает ушибленное женской оплеухой место.
— Без комментариев! — отвернувшись, жена становится к нам спиной. — Болтающий без остановки мужик определённо хуже любой дрянной бабы. Ты мне скажи, пожалуйста, это врожденное, приобретенное, вычитанное или на коленке склепанное? А? — резко обращается к нему лицом. — Сколько вы знакомы?
— Я реально ни хрена не догоняю, Ляль. Ты…
— Не называй меня так, — произносит сухо.
Дурной знак! Я в курсе, но Сашку, по-видимому, это невдомёк. Фролов пытается что-то думать и как-то возмущаться, и чуть-чуть протестовать, но жена права. Слишком это фамильярно, тем более, когда причина её ярости совершенно не ясна.
— Недавно. Месяца два-три. Блядь, да я не считал…
— Она в курсе, что со мной случилось, Фролов. Более того, она уверена, что Юрьев замочил двух ушлёпков, которые в два стола изгалялись надо мной в гостиничном номере. Об этом мог знать только очень близкий человек. Тот, кто…
— Я поговорю с ней и всё объясню.
— Ты забыл, Саша? — жена прищуривается, присматривается и вслушивается. Ольга ждёт, что на это всё ответит Фрол?
— Забыл? — он вынужденно отступает и уменьшает рвение. — Что я забыл?
— Ты уже с Тереховой обо всём поговорил! — с издёвкой в голосе отвечает Лёля.
— Не было такого, — он широко разводит руки, вроде бы пытается поймать мою жену в капкан, чтобы заключить в жаркие объятия, а после сладко убаюкать, нежно приласкать. — Ром? — внезапно, а для Фролова очень неожиданно, чересчур спонтанно, я становлюсь каменной стеной между ними и смотрю через его плечо, не встречаясь взглядом.
— Ты трепло, — сипит откуда-то издалека жена. — Постарайся больше не попадаться мне на глаза, писюша.
А дальше гробовая тишина, разрываемая ритмичным стуком набоек невысокого сегодня каблука.
— Да, твою мать…
Его терзания. Метания. Шатания туда-сюда по открытой местности. Шипение и пронизывающие взгляды, направленные исключительно в мои глаза. Нет! Нельзя! Открыться Сашке означает подставить под удар жену и донельзя счастливое начальство. Костя стопудово счастлив и точно рад. Женился боссик быстро, при этом загодя, почти предусмотрительно, сделал мелкого мальчишку, а теперь вон кружит молодую восхитительную, но перепуганную до чёртиков крошку, проходя широким шагом по танцевальному кружку.
Всё однозначно решено и нечего об этом дальше думать! Определенно предпочту молчать. Я палач в глазах моей Юрьевой, а в глазах Фролова — мужчина, не способный защитить любимую жену.
Нам с Лёликом к подобному не привыкать — мы справимся и выкрутимся. Хреново только, что остаток праздничного вечера вдрызг испорчен. За столом сидим, затолкав в желудки языки, лениво возим вилками в тарелках, накалывая мясо, нанизываем на острые зубцы похрустывающие от свежести листы изумрудного салата, неторопливо выбираем тыквенные семечки и с нескрываемым презрением во взглядах отгребаем в сторону жестковатый бурый рис. Жена с глубоким сожалением смотрит на танцующих, чему-то даже улыбается и покачивает головой, переглядываясь с этой Асей, на ком, по правде говоря, нет совсем лица, зато красуется жуткая гримаса, составленная из идеальных черт, на которые глубоко подсел наш Красов…
— Доброй ночи, — взираю на то, как Ольга достает из слишком узкой ярко-красной сумки ключи от квартиры. — Ты…
— Пока! — без промедления и тушёвки прокручивает замок и, подтолкнув оттопыренной ступней, заточенной в элегантный остроносый туфель полотно двери, жена заходит внутрь. — Привет, Паштет, — раздается сладкий голос изнутри.
Котёнку больше повезло. Больше, чем мне! Она к нему пришла, а не ко мне.
Мои часы… Часы усердного наблюдения за Ольгой превратились в кем-то срежиссированный сериал с одной-единственной главной героиней женского пола и человеческого рода, и мелким волосатым ротозеем, которого я то и дело замечаю то на её груди, то на животе, то прислонившемся к обнаженному бедру, то застывшему на плече, когда Лёля отдыхает на диване, запрокинув голову назад.
Сейчас жена находится на кухне. С чем-то возится, что-то перекладывает, кое с чем колдует, заглядывает с интересом в холодильник, встает на цыпочки, чтобы добраться до верхней полки, а после наклоняется, приседает, желая, видимо, ознакомиться с внутренним содержимым морозильной камеры. Подозрительная активность в помещении, куда жена не заходит после шести или семи часов вечера, вызывает не абы какое недоумение у меня в мозгах. Пашка талантливо мотает нервы мелкой, сшитой из плотной ткани мышке, которую он гоняет между босых ступней, мягко передвигающихся по кафельному полу и не способных наступить на маленький кошачий хвост, шурующий по вылизанной каменной поверхности, как электровеник, полностью заряженный и чересчур активный.
«Что? Что такое? Что там у тебя случилось, детка?» — вытягиваю шею, как жираф, и замираю соляным столбом над экраном ультрабука, отблескивающего великолепным изображением на стёклах моих очков, без которых я с возрастом становлюсь, как без сильных рук.
Оля подозрительно застывает, располагаясь правым боком к объективу скрытой камеры. По-моему, она к чему-то прислушивается или, что более вероятно, по-собачьи принюхивается. Однозначно Лёлик что-то чувствует или чего-то ждёт. Поводя плечами, она внезапно сбрасывает с плеч и так распахнутый до не хочу халат и остается в до безобразия коротенькой пижаме, которую, чего уж тут греха таить, я раньше у неё не отмечал. Такая вот, ну ты подумай, чёртова обновка? Кружевная тряпка, которую жена купила без меня? Когда только всё успела? Проклятый маркетплейс, от внутренней начинки которого у женского пола в башке случайно пробудившаяся несознательность яростно кипит. Я так и знал, что в несанкционированных растратах виноват тот самый вездесущий всемирный разум. Интерактивный старший брат!
«Что за чёрт?» — теперь я глупо скалюсь, как озабоченный урод.
Она ведь… Твою мать! Теперь Оля смотрит на меня, при этом пошленько облизывает губы и рисует кончиками пальцев по выступившим через шелковую ткань соскам.