— Когда?
— Что когда? — еле двигаю губами.
— Когда начали жить половой жизнью, Ольга Алексеевна?
— Я ещё не начинала, — скривившись, недовольно хмыкаю.
— Не смешите меня, пожалуйста, — отвернувшись, цедит через зубы.
— Я Вас не обманываю, — будто бы стыдясь чего-то, ниже опускаю голову.
— Когда начались регулярные менструации?
— С четырнадцати лет.
— Очень раннее развитие. Это многое объясняет, — качает головой. — Цикл постоянный, без сбоев? Жалобы? Спазмы, боль, головокружение, перемены настроения?
Как у всех! Что она хочет услышать? Что я смеюсь, когда в ледяной воде застирываю случайные кровяные пятнышки на мягких ластовицах? Или что… В конце концов, какого чёрта?
— Да, как часы. Жалоб нет, — для пущей убедительности головой мотаю.
— Беременности, выкидыши, аборты? Сколько и когда? Нужно вспомнить все, — склонившись над амбарной книгой, не слушая меня, мамашка что-то слишком рьяно пишет.
— Нет. Ничего не было.
— Значит, отрицательно, — выставив кончик языка, игриво наклоняет голову. — Хорошо. Какие контрацептивы используете? Барьерные способы, возможно, или предпочитаете таблетированный режим? Я Вас слушаю…
Она ведь мне не верит. Усмехнувшись, опускает подбородок, проводит острой частью по своей грудине; сощурившись, рассматривает то, что написала, как будто даже сплевывает и, глубоко вздохнув, продолжает непростой для меня, как в чем-то обвиняемой, допрос.
— Советую отвечать спокойно и правдиво. Я ведь всё увижу.
Что такого есть во мне, что она до сих пор, за годы своей адской практики, не видела? Я знаю, чувствую и предполагаю, что моё присутствие в этом кабинете так же нежелательно для матери Ромы, как и для меня чрезвычайно унизительно. Что, в конце концов, ей очевидно? Вероятно, то, что для других, простых смертных, просто-напросто непостижимо? И в чем я должна здесь признаваться, на коленях каяться? Что она может узнать, заглянув ко мне в трусы? А главное, что после этого она намерена рассказать своему единственному сыну?
— Мне нечего скрывать. Но я, пожалуй, пойду, — пытаюсь встать, хромаю, мешаюсь и камнем опадаю. — Извините, что отняла Ваше драгоценное время.
Увы, загробный женский голос тут же тормозит мое намерение.
— Первая и очень грубая ошибка, Ольга! — отложив в сторону ручку, вцепившись пальцами в подлокотники своего кресла, внешне похожего на трон, откидывается госпожой на кожаную спинку. — Я могу обращаться к Вам по имени?
— Что Вы имеете в виду? — обреченно плюхаюсь назад, а грубую просьбу об обращении ко мне по имени специально игнорирую.
Пристроив на довольно жёстком сидении посетительского места свою задницу, ёрзаю, неспешно двигаясь, пока не упираюсь ягодицами и узкой поясницей в прохладную решётку как будто каменного кресла.
— Не стоит портить отношения с матерью мужчины, с которым Вы встречаетесь, юная леди. Это не угроза, это простой совет. Роман Юрьев — мой сын, а для Вас, Ольга, это и не секрет. Зачем же Вы настраиваете меня против себя?
— Я этого не делаю. Я…
— Вы встречаетесь с Ромой? — добавляет, как будто в сторону. — Господи, зачем спросила?
— Простите… — тяжело понять, что ей надо от меня, поэтому о чем-то предупреждающим шепотом спокойно начинаю. — Я не настраиваю и…
— Мы ведь хорошо знакомы, Ольга Алексеевна. Смешно это отрицать. К тому же неоднократно встречались на нейтральной территории, если можно так сказать. А сегодня, видимо, по досадной неосторожности, невниманию или незнанию, Вы забрели в мои владения. Ну, не специально же Вы решили заглянуть в амбулаторию?
— Мне очень жаль, — скулю и корчу жалостливую рожу.
Она никак не реагирует и ей, по всей видимости, всё равно.
— Я могу на пальцах одной руки, никуда не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой пересчитать все наши с Вами неожиданные столкновения. Первый раз — счастливый выпуск сына. Второй…
Мне нечего на это всё сказать, разве что заметить, что склерозом эта дама совершенно не страдает.
— Я не знала, что попаду к Вам на приём, — а вот теперь прекрасно понимаю, какую глупость отвечаю.
— Во второй, кажется, вы, обнявшись и переплетя пальцы на руках, гуляли с Ромой по центральной набережной. Был ли третий раз, Куколка Ольга Алексеевна, студентка архитектурного факультета, восемнадцати лет отроду?
— Да. Ещё в кино ходили, — при этом гордо задираю подбородок, безобразно выставив нижнюю челюсть вперёд, скрежещу зубами. — Целовались в люльке на колесе обозрения, когда аттракцион из-за отключения электроэнергии остановился. Мы оказались заблокированы с Вашим сыном на высоте, на крайней точке, обозначив максимум, а там, к сожалению, нечем было заняться, пока мы ждали аварийного переподключения. Рома смеялся, развлекал меня, рассказывал анекдоты, а потом предложил провести время с большей пользой, а я не отказала, но…
— И всё?
— Всё.
— Сексуальные отношения по-прежнему отрицаете?
— Да! — довольно грубо отвечаю.
— Пожалуйста, проходите, — выставив в сторону руку, туда не глядя указывает направление.
Там смотровая. Я вижу то, от чего становится не по себе в мозгах, а на сердце — омерзительно, гадко, гнусно и паскудно.
Что она хочет? Что не так? Должна ли я признаться в нечто большем? Да, так уж вышло, я никак не предполагала, что мать моего Юрьева — светило местного разлива в провинциальной гинекологии. Ни разу при каждой нашей встрече разговор не касался рода занятий наших с ним родителей. С моими-то всё ясно — откровенно, хвастать нечем.
Мама, профессионально расстриженный главный бухгалтер частного завода по изготовлению хлебобулочных изделий, случайно получившая семилетний срок по так называемой экономической статье, которую в качестве выгодной — как тогда нам всем казалось — сделки ей областные воротилы и пришили. Лиза Куколка — почти как Сонька-Золотая ручка — отбывает суровое и справедливое наказание в колонии очень строгого режима; а папа… Мой отец откровенный пьяница. Алексей Петрович сильно пьёт. Мы не общаемся уже, в общей сложности, два года. Вероятно, это мой косяк, но разрыв состоялся и в настоящее время гордо носит статус необратимого. В этом городе я живу одна, вернее, одна среди сборища разношёрстного народа. А мой сегодняшний визит сюда вынужденный и такой же неожиданный, как и для этой «королевы» медицинской прерии.
Я необдуманно и неосторожно затянула с этим. Наивно полагала, что смогу получить медицинскую справку, щедро проплатив услуги специалистов, так сказать, негласно, например, через старшую медицинскую сестру в этом богоугодном заведении. По крайней мере, до настоящего дня мне кое-что из подобного успешно удавалось. Так, например, я сделала флюорографию, беспрепятственно сняла кардиограмму, получила удовлетворительные результаты аж целых трёх анализов. В каком-то — я этого, конечно же, не помню — кабинете моё зрение признали стопроцентным без каких-либо отклонений, к тому же венеролог подтвердил отрицательный ВИЧ-статус и пробу Вассермана. Но вот какая незадача: сумма, которую я предложила за положительную медицину, почему-то получила отметку «чрезвычайно недостаточно» для прохождения осмотра у женского специалиста. Я не придала этому значения. Теперь вот понимаю, что очень даже зря. Эта железная дама считает такой вариант решения проблем просто неприемлемым, помимо того, что отвратительным.
— Ширма, банкетка, кресло, Ольга Алексеевна, — кивает за моё плечо.
— Я девственница, — шиплю в её отчего-то сильно покрасневшее лицо.
Неужели я тому причина?
— Это моя работа, Оля. Вам нужна справка, а я не подписываю липовые бумажки. Неужели Рома не говорил, насколько принципиальна его мама? Я возьму мазок и проверю…
— Я не хочу.
— Ваше право. Не стану переубеждать.
— Я хочу другого врача, — осмеливаюсь что-то даже буркнуть.
— Повторю — это Ваше право, девочка, но…
— Я Вам не нравлюсь.
— Я врач, Вы пациентка. Мы не должны испытывать друг к другу какое-либо эмоциональное влечение. В Ваших же интересах будет, если мои заключения получат статус «беспристрастно» или «объективно».