Да уж, а это можно созерцать всегда, а не исключительно по праздникам и рабочим понедельникам в качестве затравки на долгую рабочую недельку. Забившись каждая в свой угол, растворились определенно протрезвевшие фифы на небольшом закрытом подпространстве, огороженном со всех сторон тугими прутьями, дуют губы и фыркают, как взбесившиеся от хозяйского невнимания всклокоченные кошки.
— Оль? — становлюсь напротив неё. — Лёль, ты как?
Вот же безобразная зараза! Жена специально отворачивается и, уткнувшись лицом в подобранные к груди острые колени, выгибает спину, демонстрируя свой хребет и пуговицы позвоночных впадинок.
— Почему так долго? — зато визжит вторая дрянь. — Саша! — и тут же вскакивает с тюремной лавки, замечая раскрывшего от удивления рот Фролова, входящего вальяжно и с небольшой опаской в тесное и полутемное карательное помещение.
— Они свободны? — он обращается ко мне, по-моему, специально вознаграждая Терехову безразличием и невниманием. — Можно забирать?
Забирать товар? Упаковав в двойной слой дефицитной государственной бумаги купленную на рынке жалкую рабыню. Свою жену? Наверное, невесту? Или случайно подвернувшуюся хитрую девицу, которую он с упоением трахает лишь потому, что встрял в неё по уши?
— Да, — громко выдыхаю и кивком показываю прапорщику, переминающемуся с электронной картой от замка, удерживающего этих шавок под особой стражей. — Вы не могли бы?
Лёгким движением руки, прикладывая карточку к специальному подмигивающему спецсигналу, он открывает дверь, дающую свободу двум накуролесившим вчера и уже сегодня дамам.
— Ром, ты извини, мы не будем ждать, — оглядываясь на меня, к «свободе» подходит Сашка и переплетает пальцы с той, которая почти мгновенно запрыгивает к финику на шею. — Ты меня задушишь, детка.
— Саша, Саша, Саша… — кусает поцелуями Фролова Инга.
А нацеловавшись вдоволь, потом, скорее всего, зарядит Сашеньке о том, что «ни в чём, ни в чём, ни в чём-ни в чём» не виновата. Вполне возможно скажет, что:
«Это всё она!»; а затем, выставив свой указательный палец, с гордо задранным носом заявит, что на это всё её подбила:
«Юрьевская Олька»…
Андрей заверил, повторив неоднократно, что Лёлик, как стекло, трезва, а вот мои глаза замечают шаткую походку и лениво бороздящий окружение взгляд, а также странные движения руками, которыми она от чего-то невидимого отмахивается, пытаясь это что-то убрать от своего лица.
— Я помогу? — осторожно прикасаюсь к согнутому локтю.
— Пошёл ты! — дёргается и летит куда-то в сторону, но почти сразу же находится, приложив бедро к железному проёму открытой нараспашку двери.
— Оль…
— Отвали, сказала. Господи… — успевает только это пропищать, поскольку я её подхватываю и, оторвав от медленно вращающейся земли, пару раз подкидываю на руках, а после наигравшись, пристраиваю на своей груди и наглым образом таращусь в раскрывшиеся от подобной наглости и смелости женские глаза, в которых сейчас гуляет ярость, а также страх и дикий ужас. — Рома-а-а! — пищит жена, прячась на моём плече, уткнувшись носом в шею. — Извини-и-и меня.
— Стыдно? — шепчу в подставленное ухо.
— Угу, — бухтит, обдавая мою кожу тёплым воздухом.
— Это потому, что ты пьяна? Завтра настроение изменится?
— Я не очень-то пьяна.
Это я тоже понял, но:
— В машине придётся не дышать, — играю с ней, облизывая маленькое ухо.
— Прекрати! — лениво двигая рукой, пытается смахнуть мои поползновения. — Юрьев-гад!
— Как скажешь, но дома тебя придется в профилактических целях наказать.
— Угу.
— Наш Пашка остался без присмотра, Лёля.
Ольга возвращается ко мне лицом — довольно неожиданно и очень быстро:
— Чёрт!
Да-да! Скажи «спасибо», что это мелкий кот, а не грудной ребёнок, оставленный без особого внимания взбалмошных родителей.
— Я слежу за ним — там всё без происшествий и пучком, — спокойно заверяю.
— Ка-а-а-а-к? — жена немного отклоняется.
— Тихо-тихо, — перемещаю одну руку так, чтобы поддерживать её возле лопаток и под шеей. — У меня есть маленькие приспособления, которые никогда не спят. Ты в лучах софитов тоже круто смотришься.
— Это паранойя, Рома, — жена качает головой, а после уложив себе на щёки руки, гладит кожу, выдавливая из собственных сосудов небольшой румянец. — Я их вырву, если ты не уберешь. Тебе там слышно, Юрьев?
— Слышно!
Она не шепчет, а я определенно не глухой.
Служивая братва агукает, мычит, поскуливает и глупо скалится, пока я проношу свою жену через весь строй любопытных безобразников, раскиданных, как шахматные фигурки, на игровой доске, но только по периметру отдела.
— Здравия желаю, товарищ капитан, — Андрюха за каким-то хреном отдает мне честь и подмигивает, ярко улыбаясь, Ольге. — Привет, лихая Юрьева! — он подается на меня, а губами прикасается к направленному на него Лёлькиному виску. — Как дела?
— Нормально, — жена внезапно обнимает меня и носом забирается под подбородок, вынуждая задрать повыше голову. — Быстрее, Ромка, не хочу тут выступать… — хрипит, что еле слышно.
— Ты неплохо держишься, — специально торможу возле Ростова, который что-то хочет передать мне, показывая взглядом просьбу постоять и шуруя в боковом кармане пиджаке, разыскивая там какую-то важную пропажу.
— Вот, — сейчас Андрей передает мне нижним ходом маленький конверт, на котором сияют несколько почтовых штемпелей. — Для жены, — контакты непростого адресата почти беззвучно шепчет, — для Оли от неё.
«Нет» — мотаю сильно головой, задевая подбородком Лёлину макушку. — «Убери!» — шиплю, не раздвигая губ. — «Я не возьму».
Опять? Эта сука строчит письма, которые я вынужденно забираю у Андрея, работающего тюремным почтальоном и служащим передаточным звеном между Стефкой и моей Юрьевой.
Это началось пять лет назад и с маниакальной точностью происходит регулярно, в точности за три месяца до дня ужасного события. «Подруга» отхватила богатый и справедливый срок, но шансы на свободу и спасение растрачивает с большим умом: не торопится и действует очень методично…
Глава 24
То же время
— Не пускают⁈ — заливисто смеётся Красов.
— Нет.
— Не принимают в свою банду, маленький писюша? — настаивает босс и пару раз похлопывает вернувшегося к нам не солоно хлебавши финика по крепкому рельефному плечу. — Не расстраивайся. Возможно, всё в скором времени пройдёт, и кто-то сменит жаркий гнев на сладенькую милость. Ты как?
Его слова, да Богу прямо в уши.
— Ой-ой! Родименький-миленький, не плачь. Саш, честное слово, очень тускло выглядишь. Как-то твоя покрытая броней фактура и фраерский фасон совсем не коррелируют с тем, что в сердце у кого-то происходит. Тебя, видимо, та банда отморозков, — шеф куда-то в сторону кивает, — безжалостно и со всей дури отдубасила ногами. Отбили почки, задев железными носками твои стальные яйца? Девчонки были беспощадны и не прислушивались к твоим жалобным стенаниям?
— Я в порядке, — обреченно выдыхает Фрол. — Вцепились бешеные стервы крепко. Отворачиваются. Смотри-смотри! Стоят горой. Держат оборону, словно враг на них свиньей идёт. Что у них в мозгах? Ведь взрослые же бабы. Пусть твоя только вот подгузники сняла, но эти. Юрьев, тебе, я так понимаю, всё равно или ты боишься, памятуя о недавнем? — промолчу, проигнорирую, пусть яд свой источает, раз рваная душа того желает. — Мелкому нельзя погладить даже спинку. Но парень — высший класс, Костя! — громко заявляет и тут же ложку дёгтя в бочку с мёдом добавляет. — Только чересчур мягкотелый и податливый. А это, согласись, вообще не красит мужика. Твой пока ещё единственный наследник — любимчик дам и вероятный подкаблучник. Юрьев, — теперь он снова обращается ко мне, — ничего не хочешь добавить или что-нибудь толковое в этом направлении сказать? Передать имеющийся опыт, например? Так и будешь молчать?