— Угу? — как будто даже расслабляюсь.
— Согласен, что ли?
С чем? Пожалуй, да, но всё же:
— Нет. Мне откуда о подобном знать? — открыто недоумевая, плечами пожимаю, одномоментно затягиваясь сучьей дозой никотина.
— Это будущий бабник. Славный и красивый мальчик для сильных, владеющих кнутом «совсем не мягких» девочек. Отец, — здоровым кулаком толкает Красова в плечо, — необходимо сей же час брать бразды правления в свои руки, иначе твоя лесная нимфа вырастит из сына одно сплошное недоразумение, шарахающееся от проблем, как мелкий чёрт от ладана. Он, между прочим, жалобно поскуливал и по-козьи поджимал копытца, когда служитель культа брызгал на него святой водицей. Боялся? Брезговал? Или что-то нехорошее о религиозном дяде знал?
— Думаешь, он одержим нечистым? — с чмокающим звуком вынимаю сигарету изо рта. — И сегодня был не тот, по твоему мнению, обряд?
— Типун тебе на всё, что двигается, Юрьев. Про бытовое бесоё.ство тебе, конечно, лучше знать, дурная контрразведка, — рявкает в ответ Фролов при этом странно косится на Олю. — Но я вообще-то о другом. Соблаговоли не возникать. Mon cher?
Я полагаю, недавней психовстряски финансовому воротиле не хватило.
— Босс, ты понимаешь, о чём он здесь стрекочет? — специально выставляю глупый взгляд и хлопаю ресницами, изображая недалёкое создание из семейства милых дам. — Я — нет!
— Понятия не имею, Ромыч, но писюша, как мне кажется, чем-то сильно раздосадован. Есть проблемы, Саша?
— Да! — вскрикивает тот, чем сразу привлекает к нам ненужное внимание со стороны уединившейся в своём розовом мирке компании из трёх прекрасных женщин и маленького сосунка, которого сейчас раскачивает Лёля.
Малыш визжит, активно крутится и сильно выгибает спинку, сучит дугообразными ножками, прикладывая пятками по Олиному животу, и хлопает руками, словно недоразвитыми крыльями, пытаясь вылететь из крепкого и тёплого гнезда.
— Вот хоть ты режь меня, но не поворачивается язык сказать, что Тимка весь в тебя, Костя. Однако, если восстановить по памяти лихой супружеский анамнез, то ты, шеф, слишком падок на золотое кольцевание. Берегись! Как бы он тебя свекром или дедом не сделал через восемнадцать полных лет, — шеф, кажется, желает выдохнуть о том, что старался и лично сына делал, но Сашка всё-таки идёт наперерез. — Не примазывайся с долбаными генами и жалкой родственностью, потому как сынишка на тебя ни капли не похож.
— Уверен?
— Совершенно. Мальчуган однозначно вышел в мать.
— Сашка, возьми слова назад, — наигранно порыкивает Костя. — А то, а то, а то…
— Бля, не пугай! — нахальничает Фрол. — Ром? — он снова поворачивается ко мне, при этом сильно скашивает взгляд, уродуя и без того кривую ряху смешной, слегка придурковатой, совсем не мужественной, а скорее, вымученной и довольно-таки убогой миной. — Ты младшего Красова, как мужика, как достойного соперника, совсем не воспринимаешь?
— Нет. Без обид, начальство, — с последним обращаюсь только к боссу, который на это лишь утвердительно кивает.
— А зря! — Фрол нахально задирает нос.
— Зря?
— Он лезет к Ольге в декольте, Юрьев, — теперь он глупо ябедничает, сдавая парня с потрохами. — Мнёт ей грудь и ни хрена не стесняется. Ни с одной из них он так не поступает! Даже мать его не интересует. Красов, без обид, но холодная стерва почему-то больше приглянулась пацану. Он с рук Ляльки не слезает. Вон, смотри!
«Вот это да!» — хотел бы я сказать. А ведь таких, как Сашка, можно запросто, особо не стараясь, вербовать, определяя на государственную ставку скользким, работающим на два фронта, неблагопристойным информатором.
— М? — лукаво щурю правый глаз. — Не вижу связи.
— А она смеётся! Значит, нравится.
— На здоровье, — пренебрежительно отмахиваюсь, а после стряхиваю в пепельницу сигарету.
— На здоровье? — теперь на два глубоких баса голосят ребята.
— Я, что, должен ревновать к мальчишке, которому нет еще и года?
— С этого всё и начинается, — теперь весьма глубокомысленно и чуть-чуть пространно заключает Фрол. — Дети, между прочим, очень быстро вырастают. Особенно, чужие. Красов, без обид?
— Я к этому уже привык, — смеётся босс. — Жги, Фрол, сегодня день, видать, такой.
— Такой?
— Святой!
— Короче, старички, наше дело будет однозначная труба. Я чувствую соперника. Кость, у него твои глаза.
— А говорил, что не похож, — тот громко хмыкает.
— И на этом всё! Мне очень жаль. Итак, сначала хорошее, детское, отношение, заглядывание к ней за пазуху, а потом…
— Тихо-тихо, — опять хохочет Красов. — Ты не цепляй моему сыну женщину, за которую Юрьев голову нам всем способен открутить, если раньше не забьёт ногами. Ишь как топочет, словно скачет. Ромка-Ромка…
— Звучишь, как мать! — слишком резко дёргаю плечами. — Это старость, да?
— Скорее, мудрость. Тем более что мне до суперженщины по имени Марго, как до Луны на недостроенной ракете, — отрезает босс. — Так что, Фролов? Девчонки тебя, видимо, некультурно или слишком грубо отбрили? Ты, бедненький, и так пристраивался, и так ластился. Лапал эту Ингу, а в это время следил за Юрьевой? Отошёл, полагаю? Снова в строй — труба зовёт, а членик поднывает от недостачи приключений и интимной страсти? А как тогда дышал! М-м-м-м и ах! — на этой странной фразе босс с небольшой опаской смотрит на меня и еле заметным кивком башки указывает на тяжело вздыхающего Сашку, уставившегося печально-глупым взглядом, почти щенячьими глазами, на женскую компанию, в которой верховодит маленький виновник торжества — сынишка Кости, сегодня обретший наилучших крёстных родаков в лице моей жены и говорливого начфина.
— Отпустило, — с глубоким вздохом, отвечает.
Это обнадёживает! Особенно после того, чему слишком впечатлительный стал нечаянным свидетелем: когда мы с Олей выясняли «непростые» отношения на рабочем месте, наш Сашка с широко раскрытым от изумления ртом своим здоровым и упругим тылом подпирал широкую колонну в опустевшем полутёмном офисе. А потом… Потом он принимал на грудь то, что предлагал нам в качестве чудодейственного бальзама от всех ран сочувствующий с некоторых пор женатик-Костя Красов.
Какая бешеная муха в тот день нас укусила, я не могу сказать. Но мы с женой вообще себя не контролировали — здесь без преувеличений и наигранных прикрас. Оля, безусловно, не забыла наш недавний утренний, эмоциональный разговор в машине и била со всей дури по «газам», особо не стесняясь и не подбирая приличествующих месту ссоры выражений, вообще не контролируя хлёстких фраз. Красов и Фролов узнали о том, что я изменил жене, вступив в «преступный сговор» с вполне читаемой интимной целью «с кем-то переспать». Неважно, сука, с кем, лишь бы несчастной Юрьевой назло и дать, что называется, изменой прямо в грустный глаз. Она проспалась после лихого кутежа с безбашенной клиенткой фирмы? Да, безусловно. Алкоголь ушёл, а вот сивушная интоксикация системы жизнеобеспечения, по-видимому, никуда не делась. Лёлька была как будто не себе, а посему не сдерживалась не только по словам, но и по физическому донесению особо важной информации — я, как «возмутитель, грёбаный растлитель, омерзительная сволочь, несносный гад, преступник, жалкий мент, несчастный мусор и кровавый палач», отменно получил неоднократно по щекам в присутствии двух крупных по своему статусу свидетелей. Босс и начфин глядели на то, что между нами с Лёликом происходило, как говорят, во все глаза.
— Я бы её… — выставив под нос мне руки, Сашок неспешно зажимает пальцы, формируя увесистые кулаки. — Юрьев, ты слабак!
— Угу, — прокручиваю, размазывая о дно хрустальной пепельницы, выкуренную до фильтра сигарету.
— Чего ей надо? — Фрол лезет дальше, склоняет голову, стараясь заглянуть в моё лицо, чтобы поймать в капкан увиливающие от него глаза.
— Ей много надо, Саша, — пространно заключаю. — Я недорабатываю.
За это и карает! Друзьям такое не понять.
— С-с-с-сука! — он пару раз прикладывает кулаками деревянные перила ограждения открытого пространства, на котором мы стоим и наблюдаем за щебечущими дамами.