— А твоя влилась, похоже, в местный коллектив, — кивком указываю на спину Инги. — Умеет влезть в душу или ты кое в чем поднатаскал?
— Никого я не таскал! — рявкает Фролов. — Вы к ней, я полагаю, с боссиком неровно дышите? В угоду некоторым, — поглядывает исподлобья на прищурившегося шефа, — я не стану своим желаниям изменять. Смиритесь или валите на хрен!
— Даже так? — упёршись вытянутыми руками в деревянный брус, шипит наше типа грозное начальство. — Готов на всё?
— Да.
— Крестовый поход и завоевание мира?
— Да. Чего ты скалишься? — хрюкает писюша.
— Не могу поверить, — спокойно отвечает Красов.
— А ты постарайся! — отходит Фрол, перекручивая руки на груди, формируя тугой канатный узел из сухожилий и упругих мышц. — Она для тебя клиентка, а для меня…
— Не надо, а! — хохочет босс. — Сашка, тебе пафос не идёт! Ты серьёзный мужик, а сейчас щебечешь, как отбившийся от стайки кенар, распушивающий перья перед…
— Общипанными орлами? — огрызается Фролов.
— А у тебя это надолго? — теперь пришёл, по-видимому, мой черёд. Я злобно ухмыляюсь и надеваю самую противную улыбку, растягивая губы, формирую клоунский оскал.
— Что «это»? — сипит Сашок, отбрехиваясь от большой деревни, которая всем скопом необдуманно набрасывается на слабого молочного щенка.
— Твои блядки с Тереховой на полгода, чуть меньше или чуть больше, но не навсегда, — с цинизмом заявляю.
— Ты тоже так думал, когда женился на стерве, которая, находясь в каком-то беспамятстве или угаре, знатно полосует твою рожу, а потом, как ни в чем не бывало, заваливается на крестины, изображая ягнёнка, чей бок намедни беззубый волк в побитой молью шкуре, в твоём лице, конечно, покусал?
— Не завидуй! — хмыкнув, отвечаю.
— Да куда уж мне. Только, знаешь, Роман Игоревич Юрьев, что я хотел бы тебе сказать?
— Внимаю, мой здравомыслящий дружок, — ехидничаю и одновременно с этим отступаю.
— Дай ей повод ревновать! Только настоящий. Такой, чтобы очевидный, чтобы стоящий, чтобы подходящий.
Не понял? Он, по-моему, считает, что я в тот день намеренно соврал? Хорошо-хорошо. Косте я, конечно же, признался, что моя, скажем, виртуальная измена была притрушена дешевеньким враньём и однозначным вымыслом, к тому же носила довольно блёклый оттенок очень слабого аффекта и вполне себе здорового желания позлить бездушную жену, от которой, если уж по чесноку, у меня к херам уносит и без того не слишком психически здоровую башку. А этот как обо всём узнал?
— Считаешь, этот недостаточный?
— Он из пальца высосанный, — Фролов обезображивает кривой ухмылкой рот.
— Плохо драма прорисована?
— Скажем так, предательство сыграно слишком театрально.
— Театрально⁈ — теперь мы на два грубых голоса с поплывшим от чего-то боссиком орём.
— Много экспрессии, щедрая подача подробностей и ещё…
Вот это да! Огромный опыт с бабами у Фролова даёт, по-видимому, о себе знать.
— Ты признался, Ромка!
А как тогда жена бы о таком узнала? Естественно, я должен был об этом ей как-то рассказать.
— С этого места подробнее, — Красов сгибает локти и упирается ими в ограждение, но смотрит не нас, а на прыгающую возле Лёльки Асю. — Им нужно дружить, Ромыч. Смотри, Ольга улыбается, моя Мальвина хлопает в ладоши, а эта…
— Её зовут Инга, Красов! — источает неприкрытый гнев Фролов. — Запомни и не возникай.
— Нет! — нагло встряв, внезапно грубо отрезаю.
— Нет? — Сашок выпучивается и выставляет очень глупый взгляд. — Что «нет»? Не примите, потому что…
— Нет.
— Ромка, — головой качает Костя, — ладно. Хватит. Разошлись по углам. Не заводись, Юрьев. Фролов, остынь.
— Да-да, — суфлирует Сашок, — будь, Ромочка, умнее, мудрее и взрослее, чем недоразвитый, заточенный лишь на один разврат писюша.
Ну что ж, я не виноват, а он на этом лично настоял!
— «Инга Терехова» всплывает в документах где-то семнадцать-восемнадцать лет назад. Оказывается, по достижению совершеннолетия эта дева меняет свой гражданский паспорт и данные ей при рождении имя, отчество и фамилию.
— Врёшь! — вопит Фролов.
— Она не «Инга», Саша.
— Блядь, и что?
И ничего! Хотел его задеть, достать и сбить с начфина спесь. Я своего добился. Он ведь задаст ещё один вопрос?
— А кто она? — теперь озабоченно бухтит куда-то в пол и себе, естественно, под нос. — Какое настоящее имя?
— Это настоящее, о прошлом у неё спроси.
— Да уж, Юрьев, умеешь ты подгадить светлый праздник, — тяжело вздыхает Красов. — Будут проблемы? Мы должны оговорить этот момент в договоре? — он пялится на спину той, о которой речь ведём. — Вот же… В чём там дело? Документы — липа?
— Нет. Там всё законно, Костя, — спешу с ответом, выдавая слабые гарантии. — Это не уголовка, Сашка. Ребят, я…
— Пошёл к чёрту, Юрьев! — начфин отходит, давя презрением, скопившемся в уголках его сейчас бесцветных глаз. — Дебил! Вы с Лялькой одного поля ягоды. Когда окружающим вас очень хорошо, вам, сука, завидно и тошно. Вот так, видимо, уроды и паруются. Костя, мы поедем. Пока! — задирает руку.
— Саш… — теперь пытаюсь отвернуть назад.
— Не надо, оставь, — говорит мне босс. — Перебесится и успокоится. Он с утра на взводе. Переволновался, видимо, а тут ещё ты с безумными по содержанию откровениями. Какого, правда, хрена?
— Он меня достал. Я же…
— Я не могу управлять вами, парни. Не могу и не стремлюсь. Я не рабовладелец и не узурпатор власти. У нас правовое государство, Юрьев. Думаю, что, как полицейский, ты ясно представляешь, что под этим понимают. Сашка в доле. Он владеют частью уставного капитала. Ты мой друг и начальник собственной безопасности. Для начала неплохо, да?
— Кость…
— Неплохо?
— Да.
— Собачитесь, как старухи на базаре, сцепившиеся за последний лоток яиц по оптовой цене. Тянете друг на друга одеяло. Пугаете, подкалываете, выпендриваетесь. Уже дошло до рукоприкладства на рабочем месте. Выписать твоей жене вне очереди?
Лучше мне, конечно, но Красову виднее.
— Это произошло спонтанно.
— Она спонтанно орала?
— Да.
— Спонтанно давала тебе пощёчины?
— Да.
— Ты её специально довёл?
Да! Да! И ещё раз да!
— Так вышло… — лениво начинаю.
— Ой, хватит, Юрьев! Сашка прав в том, что представление, которые вы, как по нотам, с Лёлькой разыграли, выглядело, как своеобразное устрашение или образец превентивных мер, которые могут воспоследовать незамедлительно, если вдруг что-то нехорошее случится. Что?
У нас развод… Сколько там осталось? В горячке поданному заявлению был дан законный ход, а нам необходимое для примирения время, которое мы с огромной пользой провели.
— Ничего, — через зубы отвечаю.
— Не хочешь говорить?
— Мне его остановить? — рукой показываю на подошедшего к девчонкам Фрола.
— Нет. Зачем же? Чтобы ещё раз пособачиться, возможно, даже с мордобоем?
— Как хочешь!
— Вот об этом я и говорю…
Ни черта не понимаю!
— … Вы взрослые, самостоятельные и даже немного порченные возрастом живые единицы, а не безмозглый скот, которому нужен злой пастух и крепкий хлыст. Творите дичь в офисе, практически у меня под носом, а потом вдруг по-детски возмущаетесь, что всё не так идёт, как вам бы этого хотелось.
— Я этого и не хотел.
— Да я уж понял. Так, наверное, получилось? Вырвалось само? Брякнул, а потом подумал?
— Он…
— Довольно! Вся понятно. Фрол тебя достал. Это слишком очевидно, Ромка, чтобы быть чистой правдой. Пусть уходят, не цепляй его и не держи — праздник всё равно закончен. Ты, кстати, подумал насчёт совместного отпуска? Я по-прежнему считаю, что для вас это будет великолепный, а главное, своевременный вариант.
— Да.
— И?
— Как всегда, — громко выдыхаю. — Там хотя бы будет стопроцентная гарантия, что она не отвернёт.
Как всегда — ноябрь… С первого по тридцатое число — отметки жизни, отпечатанные чётко на листе календаря. А Костя точно знает даты, в которые нас с Олей лучше не цеплять.