— А поменять ничего не хотите?
Я бы рад, да только не уверен, что с этим согласится жена. Нам нужен этот чёртов месяц вместе. Хочу надеяться на то, что с первого двенадцатого займётся новый цикл, ещё один круговорот размером в триста шестьдесят пять дней. Да, у меня с ней к чёрту сбитый график, странный праздник и угробленная одиннадцатым по счёту месяцем простая жизнь.
Босс треплет моё плечо, словно пробуждает ото сна, а после трогает ладонь, сжимая пальцы:
— Ромка, иди к жене. Отпуск подпишу. Смотри только, не разведись с ней до расчёта отпускных, а то начальник финансово-экономического отдела, известный нам Фролов, на жидкое дерьмо сурово изойдёт. Боится штрафов и несвоевременного исполнения предписаний. Пишите загодя и да воздастся вам по всем делам.
— Спасибо.
С этим проблем вообще не будет.
— Только уберитесь отсюда. Смотайтесь за бугор, что ли? Посмотрите мир, напитайтесь впечатлениями. Обновите эмоциональную карту. Присмотритесь к новым людям. Затеряйтесь среди аборигенов, смешайтесь с массой, обновитесь, побудьте теми, кем хотели бы, но почему-то никогда не удавалось. Покажи ей, что зло ушло из жизни и на неё никто не смотрит, как на вынужденную жертву. Ром, ты меня услышал?
— Чёрт, — шиплю под нос. — Я не хотел, — потупив взгляд, смотрю на удаляющихся в сторону придомовой парковки Фролова с Тереховой. — С ним плохо вышло. Я сволочь?
— Ты понял, что я сказал?
Да, конечно. Только вряд ли выйдет. У нас традиция, которой мы не изменяем. Так уж повелось. Десятый год ноябрь месяц проводим, находясь на нулевой отметке никуда не двигающейся линии боевого соприкосновения с прошлым, которое не торопится сдавать своих позиций и продолжает внаглую терзать своим присутствием. Без прошлого нет будущего! Так о непростой истории люди говорят.
— Злишься, психуешь, нервничаешь. Это — да! Но не сволочь, Юрьев. Фрол об этом знает. Он не обижается, а просто надувает губы. Иди к жене и моему сыну. Слышишь? Она стоит одна.
— Кость, я думаю, что Терехова стала тем, кем является сейчас, по одной банальной причине и это не криминал. Она…
— Оля ждёт, — Красов кивает на мою жену, стоящую лицом к бушующему в два балла морю. — Потом поговорим. Вот я сейчас, например, уверен, что совместная ближайшая рабочая поездка будет всем нужна. Мы договорились?
— Да.
— Поедешь с Сашкой?
— Да, — смотрю тому во след.
— Никиту только не забудьте. Без бухла и карт, Юрьев! Не хотелось бы Платошу выколупывать из какого-нибудь подпольного игрового заведения, которым заправляет жирный мафиозный дон, поставивший юристика на счётчик из-за давнишнего долга чести, — вполоборота отвечает босс и, расставив руки по сторонам, наступает на поднимающуюся по ступеням улыбающуюся только лишь ему светлую, в прямом и переносном смысле, юную жену…
Море не на шутку разыгралось. По правде говоря, стихия третий день штормит, но сегодня, по-видимому, самый пик. Лёлик разговаривает с мелким парнем, заглядывая малышу в лицо. Тимка же не отводит глаз от облизывающих песчаный берег волн, дёргает ногами и размахивает ручками при каждом шлепке огромного количества воды о большую, гудящую то ли от боли, то ли от наслаждения, землю.
— Вот так, вот так, вот так! — лепечет слабо Оля, прижимая крестника к себе. — Ты мой смелый мальчик? Ты не боишься? Это море. Наша добрая вода. Ты будешь, как твой папочка? Да? — жена потирается своим виском о покрытую светлым пухом детскую макушку. — Как вкусно ты пахнешь, барбосик.
— Барбосик? — я становлюсь плечом к плечу с женой.
— Так его Костя называет. Барбосёнок, барбос, барбосик. Это ласковое прозвище, Юрьев. Тебе, конечно, не понять.
Ну да, ну да! Куда такому жёсткому кретину? А вникнуть в эту азбуку, известно же, не каждому дано.
— Я этого не знал, — хочу другого с ней контакта, поэтому захожу жене за спину и пропускаю свои руки, замыкая их в тугой замок у неё на животе. — Поймал!
— Убери, — Лёля вздрагивает, а в попытках отступить назад, случайно ягодицами упирается мне в пах.
— У-у! — убого вякаю, ощущая слабый, но всё-таки болезненный пинок в постоянно заряженное на нечто большее мужское место. — Это неприятно, солнышко. Лучше уж по лицу. Повернись, пожалуйста.
— Юрьев, пошёл к чёрту! — повернув голову, обращается гордым профилем ко мне, при этом слишком высоко задрав свой аккуратный ровный нос. — Это совершенно неуместно.
— Не пугай сына, — хихикаю, аккуратно приложившись своей щекой к её снующему туда-сюда затылку. — Не крутись, — выскуливаю просьбу. — Я соскучился, жена.
— Отойди.
— Чего тебе ещё?
— Куда пропал писюша?
Я его до умопомрачения довёл! Нет, в таком я признаваться перед этой гадиной не буду. Сказать об этом, означает, сдать необдуманно солидные козыри ей в руки, в которых Лёлечка нуждается, но коими, так уж вышло, ни хрена не обладает.
— У них с Тереховой возникли неотложные дела. А ты чем занимаешься?
— А Ася? Не напирай, — опускает голову, сильно выгибая шею. — Юрьев, кому сказала?
— Молодым супругам понадобилось отлучиться. Чего ты? Стой спокойно и не возникай. Смотри на море, на закат, ласкайся с сыном. Кстати, Фрол тебя приревновал. Не нравится начфину, что Тимка льнёт к тебе, забивая на крёстного отца. Я сказал, что это природный шарм и женская рука. Я не соврал? Оль, хочу забрать слова обратно.
— Пора домой.
— Ты меня услышала?
— Это глупо. Ты изменил и сформулировал прекрасный довод для своевременного и скорого развода.
— Я обманул.
— А я поверила.
— Зачем ты…
— Отойди от меня! — Ольга двигает локтями, пихая крупными костями мои бока.
Вот же… Было всё нормально — она спокойно разговаривала с крестником, ворковала, что-то объясняла, рассказывала, как в этом мире всё устроено, к чему надо бы стремиться, где стоит отвернуть, чтобы не попасть впросак, где жизненно необходимо поднажать, задействовав имеющийся ресурс, к кому пристроиться, а от кого следует держаться, как можно дальше, а после того, как я к ним подошёл, Лёлик спешным образом засобиралась домой. Чудны твои дела, Господь! Чудны и невразумительны.
— Давай заведём ребёнка, — пристроив лоб на Олином затылке, шепчу ей в основание шеи. — Пора, жена. Давай попробуем чуточку иначе. Намеренно пойдем против системы и опровергнем все теории. Плевать на статистику, которой ты бравируешь, словно имеешь к тем цифрам отношение. Дети — не клей?
— Нет и да.
— Предлагаю проверить это мнение обычным опытным путём. Забеременеем, родим и склеимся.
— Ты эгоист, Юрьев!
Никогда этого не скрывал. Странно, что до жены только вот сейчас дошло.
— Никто ведь не будет в накладе.
— Торгуешься?
— Если по-другому не выходит, почему бы не приобщить к благому делу торг.
— То есть я тебе ребёнка, если что-то вдруг пойдёт не так?
— Нет. Ради мелкого мы будем стараться и не нарываться на межличностные неприятности, растрачиваясь по ни хрена не стоящим пустякам. Торг в этом состоит, Лёлик. Мы не будем растягивать кроху по сторонам, но начнём держаться вместе.
— Играть в семью?
— Как угодно.
— Врать?
— Только лишь во благо.
— Юрьев, ты заболел?
Скорее, наоборот. Ах, как важно и заумно я заговорил! Вещаю, как на профсоюзном митинге, а коленки-то, как у алкаша, дрожат. Чем чёрт не шутит! А вдруг жена на сговор с совестью нечаянно пойдет. Или просто залетит по небольшому недоразумению и моему хотению.
— Я хочу домой.
— Там и попробуем?
— Мы пробуем, Юрьев. Ты, видимо, забыл. Уже об этом говорили.
— По-настоящему, — мотаю головой, лицом закапываясь в тёплых и душистых волосах. — Чем пахнет твоя копна? Очень вкусный запах, Лёлик.
— Отпусти.
— Ты была у врача?
Я помню про двадцатидневную задержку и тошноту в машине по пути на дачу. Но, так уж вышло, не могу восстановить в мозгах тот эпизод, когда моя жена своим визитом в поликлинику закрыла запись, о которой заявляла, пока блевала в придорожные кусты и меня на чём неблагодарный свет стоит сумбурно костерила.