— Я потеряла малыша, Юрьев! Десять недель. Полный выкидыш. Мать тебе подробности расскажет.
Я «Юрьев»? Отныне и, вероятно, навсегда. Не Рома, не Ромка, не Ромочка. А грубое и обезличенное — «Юрьев», а в дополнение — «я больше не она, твоя Лёля навсегда ушла»!
Квадратная чёрно-белая, помятая бумажка с оторванным концом. Это фото? Первый, он же и посмертный снимок моего ребёнка, которого холодная карга с косой два дня назад к себе в подоле унесла.
— Рома? Ром…
Твою мать! Чего вам надо от меня? Кто здесь? Кто зовёт?
— А? — откликаюсь, неспешно поворачиваясь.
Всё будет хорошо. Я отойду… Скоро. Обязательно. Отойду, как судьбой назначено! Куда я, сука, денусь? Но только лишь тогда, когда…
Когда её обидчикам отомщу. Отмою их, запачкав кровью руки.
— Рома-Рома-Рома? Юрьев! Мальчик, что с тобой?
Глава 26
Десять лет спустя
— Ром? Ромыч? Игоревич, ку-ку?
Отвали, удод. Прочь пошёл. С утра ворчит подкованное в кодексах, законах и вопросах постоянно нарушаемого права протрезвевшее мурло, которому мы с Фролом проиграли, вероятно, пол-ляма чистоганом. Жена меня убьёт, когда узнает, что я заложил нашу с ней квартиру, свою машину, немногочисленные сбережения и первый взрослый раз засранца-Пашки. Я продал девственность кота, чтобы выслужиться за колоссальный проигрыш у профессионала. Шучу, конечно, но рука чесалась обчистить Никитоса, чтобы парню после неповадно было.
— Ку-ка-ре-ку! — вопит кретин, со всей дури разрабатывая совсем не певческое горло. — Кхе-кхе! Желтки-белки. Не смыкаются, ну ты подумай, голосовые связки. Юрье-е-е-е-в, ты деби-и-и-и-л!
Чёрт! Убью его, тем более нужный навык есть. А там, как говорится, за благородное дело можно и присесть. Думаю, никто и не заметит моего отсутствия в течение лет пятнадцати, возможно, двадцати или двадцати пяти. Найду весомую причину, чтобы скостить суровый срок. В конце концов, я обществу помог, избавив всех от игрогниды.
— Охрана, враги на горизонте! Война-а-а-а! Надо что-то делать. Рома-Рома, я боюсь. А-а-а, а-а-а! Где твой наган? Скажи, козлина, что твой чёрный пестик чем-нибудь заряжен. Боже! Прости, любимый, но я отдамся им. Так уж и быть, пожертвую собой, если ты, долдон, сию секунду не поднимешь зад, чтобы начистить мразям морду, — теперь он тормошит меня, подёргивая правое плечо, зачем-то высунутое из-под гостиничного одеяла, пропахшего какой-то душной хренью. — Юрьев, я серьёзно! Твой телефонный аппарат неоднократно трахал тумбу, натирая толстый уголок, вскрытый древесным лаком, сверхчувствительным сенсорным экраном, пока ты, как ангелочек, спал, выпуская бульбы изо рта. Бля, я, что, сейчас сравнил жиденький дисплей с потерянным мужиками женским клитором? Сверхчувствительный, м-м-м! Восемь тысяч нервных окончаний. Дамам, определенно, лучше нас во время секса. Не успокоюсь, пока не проверю свою теорию неоднократной практикой. Вот это лирика, е. ать. Ты, к сведению, храпишь. Советую проверить грудную дыхалку, нос и, конечно, горло. Жена за этим, что ли, не следит? Бедная-бедная, но такая, сука, стерва. Не я сказал, так Сашка два часа подробно убеждал. А это, то есть там, на той стороне телефонного звонка, между прочим, строгий босс визжит. Бесится наш Костя, что ты его прокатываешь уже, как минимум, полчаса. Я…
Вот скотина… Твою мать!
— Да, — глухо отвечаю, приняв всё же вызов, который разбудил проспавшегося — на это я надеюсь — от алкогольного угара адвоката.
— Доброе утро! — елейно шепчет Костя. — Разбудил?
— Привет. Нет, — лениво поворачиваюсь, чтобы раскинуться морской звездой на королевском траходроме, который в этой комнате единолично занимаю, потому как…
«Кто не успел, тот опоздал, Платоша» — рычал, в кулак посмеиваясь, когда где-то в половине пятого утра запускал в двухместный номер знатно погулявшего Никиту. — «Это что такое?» — я пальцем указал на нечто, безжизненно свисающее молочно-беленькой соплей из нагрудного кармана дорогого пиджака юридического болвана.
«Это необходимая для секса с местной публикой надёжная защита. При-го-ди-лось, брат. Я был неудержим. Всем было очень хорошо, а я, естественно, собой доволен. Сашка только быстро кончил. Сбежал, писюша, потому как вспомнил, что уже почти женат. Фрол — такой придуро-о-о-ок» — он гордо вскинул подбородок и подкинул брезгливым жестом кончик использованного резинового изделия номер два. — «Юрьев, обойдемся без нотаций. Ты мне не папочка, а я не твой сынок. Хочу е. у — хочу играю — хочу по улицам с карамелькой за щекой гуляю. Не зыркай-не зыркай, Роман жестокий Игоревич, и вали-ка спать. Завтра…» — он вскинул руку, чтобы полупьяным взглядом свериться с механическими часами, определенно удивившись циферблату и тому, что там вполне отчётливо отображалось, ехидно и весьма глубокомысленно произнёс — «уже сегодня рано всем вставать. Юрьев, не изображай мороз и успокойся. Кинуть палку довелось или ты…».
«Идиот!» — я злобно прошипел, повернувшись к «тридцатилетнему отроку» спиной, и снова повалился на кровать.
«Э-э-э-э…» — матрас пружинил и играл. — «А я где буду спать?».
«На коврике, у входной двери или у ванной. На место, ПЁС!» — столкнул надравшегося на пол и был таков, предусмотрительно развалившись под весь мой рост кроватной диагонали…
— Ром, с Асей беда.
— Что случилось? — мгновенно подскочив, усаживаюсь на кровати, активно ёрзаю, пока передвигаюсь на пятой точке, спокойно приближаясь к изголовью.
— Прикрой мудя, козёл, — шепчет, мне подмигивая, Никитос. — Юрьев, как жена с тобой живёт, если ты, словно маленький ребёнок, которому обо всём, что хорошо ли плохо, нужно громко многократно сообщать?
— Прочь пошёл! — одной рукой прикрыв динамик трубки, второй показываю направление для его немедленного удаления и комкаю покрывало в районе открывшегося так некстати паха. — Закажи чего-нибудь пожрать. Разберись с гостиничным сервисом и не возникай. Скажи спасибо, что её здесь нет, иначе… — а он, по-видимому, этой фразой заинтересовался. Стоит и слушает кретин, а личное пространство, строгая секретность и гребаная конфиденциальность для странного соседа — пустой звук и маленькая профанация? — Это важный звонок, Платонов. Если начнёшь кобениться, пристрелю из чёрного нагана. Отвали!
— Да ты жестокий капитан Козлани. Бедная жена, — покачивая головой и бёдрами, на которых сейчас развесилось большое полотенце, Никита наконец-то отползает от кровати, где вчера так лихо он просрал свой входной и выходной билет на определенно королевское спальное пространство.
— Что? — снова возникает босс.
— Это Платонову. Извини. Я слушаю.
— Она в больнице. Экстренная госпитализация.
Когда неугомонные всё только успевают?
— Её прооперировали.
Ни черта себе!
— Кость-Кость, давай помедленнее, — подтянув к груди колени, раздираю пальцами закисшие за очень непростую ночь глаза. — Что случилось?
— Женские проблемы.
Ему, по-видимому, нужно авторитетное мнение специалиста в этом направлении? Он просит о протекции, которую я не хотел бы Красовым ни за какие деньги предлагать?
— Маргарита Юрьева — не лучший вариант, — цинично улыбаюсь.
— В смысле? — по-моему, шеф очень удивлён — да он практически недоумевает. — Ром?
— Чем я могу помочь? — скривившись из-за своей нерасторопности, дёргаюсь и спешно исправляю обстановку. — Ты где?
— У себя пока. Собираемся с Тимошкой проведать маму. Вы ведь в городе?
— Э-э-э…
Ну твою мать! Голый хрен курсирует между санузлом и широким входом в спальню.
— Никита! — ору дебелому козлу.
— М? — мудила поворачивается чрезвычайно разукрашенной спиной ко мне и поднимает руки, играя увесистыми бицепсами. — Что надо, мой маленький герой? — покачивает бёдрами, словно торпедирует восставшим из небытия здоровым членом открытую в парашу дверь.
— Прикройся, придурок.
— Что у вас там происходит? — похоже, Красов хочет быть и там, и тут. — Я приеду через пару часов. Подыщи мне номер в аккуратной гостинице, пожалуйста. С детским манежем и без излишеств в виде секс-услуг на гардеробе. Нужны удобства и гробовая тишина на этаже. Короче, организуй нам комендантский час. Стоимость, конечно, значения не имеет. Полагаюсь на твой вкус и хватку. Ромка, это важно. Имеется предчувствие, что я надолго задержусь. Не скрывай от администрации, что нас будет двое. Не хотелось бы потом с барбосёнком по ночам шнырять в поисках жилплощади.