- Нет, мне не послышалось, - он зачем-то отодвинулся от меня и прикрыл член рукой, как в бане. - Это очень неприятно, когда ты влюбляешься в женщину, занимаешься с ней сексом, а в конце понимаешь, что все это время она думала о Даудийе.
- Его имя Дауд, - огрызнулась я. - И я не думала о нем, а просто сказала «Даудик», я не знаю почему. Сорвалось с языка.
- У меня такое чувство, как будто я участвовал в групповухе, - трагически произнес Лев.
- Тебе неприятно? - зачем-то уточнила я.
- Неприятно?! - взорвался он. - Покажи мне человека, который будет вне себя от счастья, если в постели его назовут Мамукой!
- Прости меня, - сказала я.
- Не за что, - Лев встал и начал одеваться.
Тень Дауда
Я проснулась настолько влюбленной, что даже не смогла выпить, и все утро провела в безысходной истерике от мысли, что Лев больше никогда не позвонит мне. Я сидела на кухне, в свинцовом дыму, и не представляла, как буду жить, ходить на работу, разговаривать с какими-то идиотами, зная, что он где-то недалеко занимается тем же самым и, скорее всего, даже не думает обо мне.
Я понимала, что Лев беден, как придушенная котом церковная мышь, я знала, что в довершение всего он женат, но все эти немаловажные обстоятельства волновали меня не больше, чем голод в Черной Африке или успехи ученых в гальванизации каучука. Мне казалось, что я стала совершенно иным человеком. Я думала о том, что если он хоть чуть-чуть неравнодушен ко мне, я изменюсь окончательно - я брошу пить, я буду выкуривать пять сигарет в день, отдам в детский сад все туфли на шпильках и куплю себе лодочки с золотой пряжкой. Я ощущала себя готовой даже к тому, чтобы пополнить своим искрометным интеллектом ряды русских патриотов, поливать алоэ в редакции «Дня грядущего», ходить в растянутом мужском свитере и красить губы розовой помадой. Я бы забыла о других мужчинах (хотя, полагаю, что если б я осуществила свои намерения по тотальному видоизменению внешности, они бы сами забыли обо мне), я бы ходила на оптовый рынок за пивом и помешивала грибной суп над пропастью классовой борьбы.
Я сидела на диване, тупо вперившись в телек, и совершенно не понимала, что происходит между Гильермо и Марией-Алехандрой, когда зазвонил телефон. Едва не получив разрыв сердца, я вскочила и, сшибая стулья, понеслась на кухню.
Это был он!
- Да, - пролепетала я дрожащим голосом.
- Это я, - сказал он и замолчал.
- Привет, - я чувствовала себя бесконечно, бесповоротно отупевшей, и подспудно меня начала терзать мысль, что он придет в ужас, поговорив со мной десять минут, и всю оставшуюся жизнь будет изумляться тому, как мог воспринимать всерьез такую кретинку.
- Прости за вчерашнее. - сказал он. - Это действительно глупо с моей стороны считать, что, кроме меня, у тебя никого не было за всю жизнь. Я думал о тебе всю ночь, и знаешь, это совершенно в порядке вещей, что ты жила с каким-то Даудом, с километровым х..м и...
- Но это в прошлом! - крикнула я в отчаянии. - Между нами все давно кончено. Я хочу только тебя...
Этот пассаж, видимо, прибавил ему уверенности, и мы договорились больше никогда не вспоминать о Дауде и не произносить вслух его имя. Впоследствии он заводил мазохистский разговор о Дауде каждый раз, когда мы вместе напивались. Он кричал, что для него унизительно спать со мной после хачика, и в конечном счете я заявила ему, что вижу больше смысла трахаться с хачиками-абстинентами, чем с пьяной скотиной, у которой даже из задницы звучит патриотическая песнь, и которая видит свое основное превосходство над женщинами в том, что не лижет им п...у.
С этого дня нас, что называется, понесло.
Мы встречались каждый день, а когда все же приходилось расстаться, Лев звонил мне, пьяный, и пел в телефонную трубку песни Вертинского. Мне казалось, что я бы смогла прожить с ним до старости, но, слава Богу, мать-Судьба со Случаем-отцом готовили мне лучшую долю. Наша сраная любовь потерпела закономерный крах, хотя и оставила в моей жизни след, который каждый гребаный день напоминает о том, что где-то в глубине моей души все еще лежит ее незахороненный труп.
Ребенок
На одной тупой леволитературной вечеринке, заметив, как Лев кокетничает с жирной самодеятельной поэтессой Лолой Розенблюм, я не выдержала, собралась напиться и уехать домой.
Лев нагнал меня у стола, где я наливала себе третью рюмку водки.
- Ты хочешь напиться? - спросил он и тоже плеснул себе водки.
Все остальные изумленно смотрели на нас (банкет еще не начался).
- Да, - ответила я. - Ты угадал.
- Лиза, - я почувствовала, как он положил руку мне на задницу, - не злись. Ты необыкновенная женщина, я никого так не любил, как тебя. Но пойми, - он наклонился и поцеловал меня в шею, - мне очень сложно, я разрываюсь между тобой и семьей, которой я дал определенные обязательства и не могу их нарушить. Лиза, - зачем-то повторил он, - если бы я был свободен, я бы никогда не позволил тебе уйти, я бы сторожил каждый твой шаг, я бы убил Дауда, но я скован своими собственными обещаниями, семьей, ребенком...