Герцогиня воровато оглянулась, словно кто-то мог ее видеть, и спрятала конверт в ящик стола. Подумав, убрала туда же и книгу. Если «Искусителя» увидят в ее комнате – точно не обойдется без пересудов и смешков за спиной. Покончив с этим делом, Мирабелла села читать Эсператию.
Она думала, что вскоре странное событие забудется, однако через несколько дней пришло еще одно письмо. Герцогиня поскорее бросила его в ящик, не распечатывая, но целый день не могла сосредоточиться на молитве и, по рассеянности, разрешила Дейдри поставить в своей комнате букет полевых цветов. Уже вечером она снова извлекла послание и задумчиво осмотрела. «Может, это письмо не от него, а от Штанцлера», – лживо, но успокоительно пропел какой-то голосок на дне сознания. Мирабелла разорвала обертку и вцепилась глазами в ровные строчки. Неизвестный Человек Чести жаловался на развращенность столичной молодежи и с восхищением говорил о старинной нравственности в Надоре. Правда, он, по собственным словам, никогда на севере не был, и очень хотел бы узнать побольше о его традициях.
Полночь застала женщину в том же кресле, погруженной в размышления. Она успела в точности представить, как рассказала бы неизвестному о нравах Надора и какие советы дала бы. Но письма она, конечно, не напишет – унизительная связь через цветочницу заставляет отвергнуть самую мысль об этом.
– Эр Штанцлер стал часто писать вам, герцогиня, – заметил отец Маттео еще через три дня при виде конверта. Мирабелла вздрогнула и вцепилась в Эсператию. Неужели священник видел, как сегодня утром, перед завтраком…? Стараясь сохранять спокойствие, она приняла из рук нарочного конверт – на сей раз действительно от кансильера.
– Вас что-то тревожит, сударыня? – спросил заботливый пастырь. – Вы не выпускаете Эсператию из рук.
Женщина невольно стиснула пальцами священную книгу. В ней, между форзацами, герцогиня спрятала письмо неизвестного, которое чудом успела забрать у раннего гонца без свидетелей – или она надеялась, что без свидетелей.
– Я сегодня видела герцога Окделла во сне, – в поисках оправдания она не успела придумать ничего лучше. Зато в голову пришла длинная гневная тирада в адрес N, по вине которого она должна придумывать оправдания. – Мне следует помолиться о муже.
– Давайте я прочту молитву – услужливо предложил отец Маттео, протягивая руки к книге.
– Нет, я должна сделать это сама!
К счастью, старый священник привык выполнять волю герцогини и не стал настаивать.
– Тогда я жду вас в часовне после завтрака.
Мирабелле осталось кивнуть и возблагодарить Создателя за то, что в ее возрасте не так уж легко покраснеть, даже если врать напропалую.
После молитвы герцогиня заперлась в кабинете с твердым намерением просить неизвестного больше ей не писать. Она вывела несколько строгих фраз, требовавших обрыва общения, но они показались неубедительными, и Мирабелла добавила недлинное рассуждение о морали. Потом ей вдруг вспомнилось, что последнее письмо еще не прочитано и даже не спрятано. Как оказалось, в очередном послании Человек Чести жаловался на притеснения со стороны олларовских навозников и превозносил ее, Мирабеллы, стойкость и верность делу Талигойи. Поразмыслив, женщина решила, что, если уж она взялась писать цветочнице Томазине, то длина послания не играет роли, так что можно ободрить неизвестного Человека Чести в борьбе с Олларами и удовлетворить его любопытство – безусловно, обоснованное – насчет обычаев Надора… Два листа были исписаны, исчерканы, смяты и почти выброшены, но тут же спрятаны в ящик – подальше от любопытных глаз. Мирабелла начала заново и, исписав три листа, наконец успокоилась. На следующей неделе герцогиня со всеми предосторожностями вручила конверт нарочному из столицы и смогла, не терзаясь муками совести, прочесть письмо от неизвестного – она была уверена, что последнее. Он писал о красоте летних цветов в Кэбителле и своей любви к розам.
Эта история с письмами странно сказалась на ее привычках: Мирабелла почему-то полюбила ранние прогулки, и теперь все чаще стала выходить до утренней молитвы и некоторое время бродить в саду, разглядывая цветы. Вероятно, в этом тоже была рука Создателя. Не прошло и недели, как она перехватила во дворе гонца с очередным конвертом без подписи. На сей раз герцогиня разгневалась не на шутку – нарочный летел от замка Окделлов, как ошпаренный. Но письмо все же перешло к адресату.
Весь день она старалась быть спокойной, прилежно молилась и строго разговаривала со слугами… а ночью почему-то не смогла уснуть. «А не оставила ли я зажженными свечи в кабинете?», – посетила герцогиню тревожная мысль. Хотя до этого она была уверена, что огонь гасила. Однако проворочавшись полчаса на своем аскетически твердом ложе, Мирабелла накинула шлафрок, засветила одну свечку и отправилась проверять кабинет. Коридоры расступились загадочной, нереальной паутиной, в правдивости которой убеждали только дующие из всех щелей сквозняки. Конечно, единственным огнем в комнатах оказалась ее собственная свеча. Зато в сонном, залитом лунным сиянием кабинете призывно белело нераспечатанное письмо.
«Любезная эреа! – прочла она в дрожащем, смешанном свете, развернув листы. – Я не знаю слов благодарности, которые выразили бы все мое счастье! Неужели я и правда держу столь прелестное письмо, написанное Вашей очаровательной рукой? Вы вся стоите перед моими глазами, склоненная над бумагой, словно статуя мудрости, исполненная красоты и величия…».
Мирабелла подняла глаза от письма и наткнулась взглядом на собственное мутное отражение в темном оконном стекле. Туго стянутые волосы – еще темные, без нитки седины, строгое, словно скованное в маску лицо. Никто не называл ее красивой. Никогда. По кабинету раскатился дробный, какой-то металлический смех. Вдова Эгмонта Окделла уже забыла, когда смеялась в последний раз. Пусть даже так – над упорством несбыточных надежд.
Она снова измерила коридор быстрыми шагами, без жалости разбудила дворецкого и потребовала ключи от главной башни. Тот, давно привыкнув исполнять волю герцогини, покорно их отдал. Мирабелла застыла перед портретом мужа, зашептала молитву – то ли ему, то ли святому Алану… Эгмонт смотрел мимо. Должно быть, думал о своей Айрис. Утром женщина села писать ответ неизвестному Человеку Чести. Ощущая себя совершенно безумной, она отдала конверт нарочному. И даже себе не смогла признаться, что с этой минуты отчаянно ждет ответа.
Пробежала неделя, началась другая…. Гонцы, прежде бесившие женщину, как сквозь землю провалились. На исходе десятого дня она со всей отчетливостью поняла, что ответа не будет. В тот вечер Мирабелла была задумчива, почти не говорила и, надо признаться, почти не слышала, что говорят ей. Когда ужин закончился, и домочадцы стали расходиться, она так и осталась сидеть в кресле.
– Матушка, вы здоровы? – спросила Дейдри, робко вжимая голову в плечи, и тут же потупилась, испугавшись гнева герцогини.
– Да, дитя мое, – ответила она твердо, но без строгости. И добавила почти ласково: – Ступай. Пусть Создатель защитит тебя.
Вернувшись в комнату, женщина принялась поджигать письма над пламенем свечи и бросать их в камин. Бумага быстро обращалась в пепел, наполняя комнату дымом – тяга, конечно, была скверная. И, должно быть, от дыма, у Мирабеллы заслезились глаза.