Ирме Гофт-ур-Приддхен. От Эстебана Колиньяра.
Любезная эреа!
Не удивляйтесь, что на этот раз письмо от меня, а почерк не мой. Вам пишет под мою диктовку мой друг Северин Заль, который был моим секундантом на дуэли. Ему можно доверять.
Я выполнил то, о чем Вы изволили просить. Письмо для N уже в руках адресата. Боюсь, некоторое время я не смогу переписывать послания для известных вам лиц.
К сожалению, рана также лишает меня возможности посетить Вас сегодня вечером. Прошу, не сердитесь! Я сам не в силах выразить, насколько огорчен тем, что мы не увидимся!
Вот и все, что я могу сообщить. Простите, что так коротко.
Ваш одинокий, но неунывающий маркиз Сабве.
Приписка от Северина.
Эреа, не волнуйтесь: Эстебана напоили маковой настойкой, и он спит. Рана в руку болезненная, как сказал лекарь, но жизни моего (и, полагаю, вашего) друга она не угрожает.
О дуэли ничего не могу сообщить, так как дал слово Эстебану.
Всего наилучшего.
Северин Заль.
========== 4. Изо льда ==========
Ирма устроилась на золотистом ковре в библиотеке. Лето в Олларии оказалось слишком жарким на ее вкус, так что временами, когда никто не видел, она охотно сидела рядом с креслом, а не в нем – так было прохладнее. Сегодня смотреть оказалось некому, кроме верной горничной: дворецкий и экономка помалкивали, слуги трудились, муж уехал в имение к своей… Лилиане? Розамунде? Раньше Ирма из интереса запоминала имена его любовниц, но теперь все реже обращала на них внимание. Валентин пропал куда-то с генералом Рокслеем, а что касается Эстебана… Девушка тяжело вздохнула и вернулась к письмам, которыми успела обложиться со всех сторон. Составляя эпистолы к Мирабелле, она старалась использовать настоящие послания Килеана, а разбирать их оказалось далеко не так забавно и приятно, как это виделось сначала. Правда, ее «сообщник» всегда исправлял ситуацию – за болтовней, взаимными подколами и шутливыми примечаниями тексты составлялись весело и легко. Но юноши рядом нет, и еще долго не будет, а ей как раз совершенно необходимо вдохновение: Мирабелла написала второе, неожиданно живое, хотя и немного сумбурное письмо, и если ответ не очарует ее восторженным тоном, то герцогиня может разгневаться и совсем оборвать переписку.
Девушка выхватила взглядом несколько строчек одного из листов, но бумага тут же отправилась обратно на пол, сопровождаемая негромким тоскливым стоном. Ирма подтянула колени к груди, обняла их и застыла в этой полудетской позе грусти и расстройства. Нет, сейчас она ничего не напишет.
Кое-кто говорит, что из тихих душ смотрят кошачьи глаза – баронесса всегда считала это чистой правдой. И теперь все кошки, собравшиеся в ее душе, яростно скребли свое пристанище когтями, так что хозяйку пронзали острые иглы беспокойства. Вчерашняя записка сообщала, что Эстебан ранен несерьезно. Возможно, в этот раз – да. Но кто поручится, что он не погибнет на дуэли через месяц, через пару недель?
Злобно зашипев сквозь зубы, Ирма собрала письма с пола и бросила их в отдельный ящик, словно в надежде спрятать все, связанное с ее тревогой. Эстебан – вертопрах и повеса, которому она не станет доверять, пока у нее сохранится хоть капля рассудка! И этот дамский угодник, к тому же, упорно бросает на нее взгляды, совсем не подобающие дружбе! Так каких кошек она не в силах найти себе места от мысли, что однажды может лишиться этого мальчишки?!
Под креслом обнаружился забытый листок – черновик послания к Мирабелле, почти весь исчерканный. Ирма нехотя дотянулась до него, скатала в шар и запустила через всю комнату в широкую пасть корзины для бумаг. Попала. Это пустяковое достижение ее неожиданно взбодрило. Девушка тряхнула головой (короткая прядка, которую она всегда оставляла «выбившейся», привычно защекотала ухо и шею) и перебралась за стол. Раз уж она оказалась настолько глупа, что привязалась к этому мальчишке, нужно вести себя соответственно, а не изводить себя… и его, если он хоть что-то испытывает к сообщнице кроме вульгарного влечения. Она раскрутила чернильницу и довольно быстро заплясала пером по бумаге – благо, опыт по этой части Ирма успела завести огромный.
Маркиз!
Я надеюсь, что лекари позволяют вам получать корреспонденцию! Я страшно огорчена произошедшим, но понимаю, что вы не могли поступить иначе, если этого требовали законы чести. Выздоравливайте скорее!
Должно быть, лечиться очень скучно, но это почти неизбежная часть дуэли – по крайней мере, пока вы не сравнитесь в мастерстве фехтования с Первым Маршалом. Я могла бы посетить вас, если, конечно, это доставит вам удовольствие.
Спасибо за ваше беспокойство о письме, однако оно не в коем случае не стоит вашего здоровья!
Пожалуйста, берегите себя.
С искренним беспокойством, ваш добрый друг Ирма Гофт-ур-Приддхен.
Ирма вдумчиво перечитала записку. Все в порядке, подобное послание не сможет служить уликой, если Эстебан вздумает ее скомпрометировать. Свернув листок и всучив верной Марте для отправки с каким-нибудь желающим подзаработать лоботрясом (не из домашних слуг, ясное дело), девушка почти совсем успокоилась и взялась за гитару – «подарок» мужа. На деле инструмент был откупом, который причитался Ирме в случае, если барон желал подарить очередную дорогую побрякушку любовнице и обойтись без ссоры с законной супругой. Последняя не-то-Лилиана-не-то-Нарцисса подарки любила, так что и Ирма по этому поводу неплохо поживилась.
Она сыграла несколько мелодий для тренировки, но очередное сочетание нот знакомо позвало девушку, сбило на совсем другой мотив… Ирма подчинилась воле музыки, с замиранием чувствуя, как рождаются в ее воображении новые вариации, добавляются к нотам слова, еще недавно скомканные, свернутые в тоскливый стон слова о холоде ее жизни и о мальчишке, похожем на огонек…
Унд меня творил на основе льда,
Но при свете солнца и лед блестит.
Ты подобен солнцу во всем, когда
Звездами салюта летишь в зенит!
Что-то отогрелось в ней под влиянием Эстебана, словно разбил скорлупу птенец, готовый стать гордой птицей… но сможет ли он расправить крылья? Или снова закоченеет в доме барона Гофт?
Если ты решишься огонь вдохнуть,
Если ты не только шутить готов,
Может, ты откроешь мне новый путь,
Что выводит сердце из вечных льдов?
Пальцы все бежали по струнам, изливая ее тревоги молчаливым книгам, и Ирме казалось, будто она сама, только прежняя, спокойная и холодная, стоит между стеллажей, печально качая головой. А мелодия все нарастала.
Раньше я спокойною быть могла,
Зная: ты не сможешь меня согреть –
Ты, однажды вспыхнув, сгоришь дотла,
Я опять останусь одна во мгле…
А теперь пущусь по путям кривым,
Если ты захочешь позвать вперед:
Все иные страхи во мне мертвы,
Кроме страха вновь обратиться в лед!
Слова уже вертелись на языке, но стук в дверь заставил девушку их проглотить. Стихи растворились, сошли на нет, а мелодия пустилась дальше и вскоре одиноко замолкла финальной нотой.