Вошли в ворота и поплелись к подъезду. Код на двери не работал, видно, со вчерашнего дня его успели поменять.
— Как-то тяжело сегодня с дверьми, — сказал Маршал.
— Жизнь — это череда дверей, в которые мы входим и выходим, — пробубнил Хеннинен.
Маршал нарыл в кармане связку ключей и, чертыхаясь, скрылся в темноте подъезда. У лестницы, ведущей в подвал, была навалена куча хлама, пустые полиэтиленовые пакеты, использованные шприцы, обгоревшая рекламная газета и потрепанные боксерки в мелкий горох. На площадке первого этажа в толстой вязаной шапочке лежал на спине Абдула, вращая большими налитыми кровью глазами.
— Привет, друг, — сказал он.
— Привет, — ответил Маршал.
— Что за хренью здесь воняет? — спросил Жира.
— Уже который день. Похоже, у кого-то рыбная диета.
— Отстойный запашок, — прокомментировал Жира.
— Привет, друг, — сказал ему Абдула.
Поплелись наверх, с трудом преодолевая два неподъемных этажа. У дверей вновь пришлось выворачивать карманы — ключи невероятным образом снова умудрились куда-то запропасть и теперь уже обнаруживаться никак не хотели, руки вдруг стали нервно подергиваться, что привело к нарастанию всеобщей нервозности, как бывает, когда стоишь перед грозным начальником.
— Давай-ка, друг мой, соберись, — сказал Хенинен.
В комнате было душно. Неясный, прерывистый свет с трудом пробивался сквозь два маленьких грязных окошка. Маршал распахнул одно и прикрыл матрас покрывалом. Хеннинен тут же грохнулся на него. Жира уселся на стул возле стола, с противоположной стороны сел Маршал.
В воздухе висела пыль. За стеной слышалось неразборчивое бормотание какой-то телевизионной программы. Мусорный пакет под раковиной жил своей никому не известной жизнью.
— Не желаете ли чего-нибудь? — спросил Маршал.
— Я, пожалуй, сигаретку бы выкурил, — сказал Хеннинен.
Маршал достал пачку и бросил ее на матрас. Хеннинен чиркнул спичкой и закурил, затем наклонился и, пошарив рукой в углу, извлек на свет Божий забытую тарелку, тут же приспособив ее под пепельницу. Все это время он беспрестанно кряхтел, что, впрочем, вполне соответствовало моменту.
— Какой-то он обкумареный, этот твой Абдул или как там его, ну тот чувак на лестнице, — сказал Жира.
— Похоже, что так. Я, правда, никогда не слышал, чтобы он еще что-то говорил, кроме этого «привет, друг» и «абдула, абдула». Думаю, это его имя. Мне теперь каждое утро приходится изрядно попотеть, чтобы выбраться на улицу, потому что это чудо природы спит у меня под самой дверью.
— Он, наверное, привязался уже к этому подъезду, вот и не уходит, — высказал предположение Хеннинен. — Хотя я бы на его месте поискал бы себе пристанище получше, чем этот сарай.
— Моя соседка, да вы ее помните — Габриэла, так вот она сказала, что Абдула раньше жил здесь. И теперь я прямо даже не знаю, как быть. Хотя в принципе мне, конечно, все равно.
— Мне все равно, — повторил Жира. Потом на некоторое время замолчал, и было видно, что весь он как-то внутренне напрягся, словно в предвкушении некого духовного прорыва. — Нет, — наконец выдохнул он, — что-то ничего умного в голову не приходит.
— Не переживай, бывает, — успокоил его Маршал.
— Кстати, как там обстоят дела с кубиком? — спросил Хеннинен.
— Ах да. Что-то я ни хрена не вижу. Он, наверное, за матрас закатился или под матрас, я вот тут их перебирал.
— Ах, перебирал, — передразнил его Хеннинен гнусавым голосом и растягивая слова. При этом все лицо его как-то перекосилось, обнажив целый ряд длинных, курсивом прорезанных морщинок. Не меняя положения, он попытался нащупать игральную кость под матрасом, для чего запустил туда руку, но ее тут же скрючило. — Спина, бля, — закричал он и вернул себя в исходное положение.
— Я тут вспомнил кой-чего, — тихо произнес Жира. — Про вчерашнее.
— Зато кубик нашелся, — выдохнул Хеннинен.
— Вспомнил что? — переспросил Маршал.
— Ты вчера исчез куда-то.
— По-моему, мы это уже обсудили, может, хватит!
— Хеннинен, твою мать, вечно ты все на себя тянешь! — выпустил на свободу свое недовольство Жира и, переведя взгляд на Хеннинена, продолжил уже более сдержанно: — Ты свалил куда-то, еще там у ларька. Я тебя преданно ждал минут десять, а потом пошел прочесывать кусты в парке Кархупуйсто, там же темно, и я все думал, что ты отключился и валяешься где-нибудь. А потом ты вдруг материализовался на другой стороне улицы и стал говорить, мол, пошли все в задницу.
— Я?! — удивился Маршал, и тут же вслед за невольно вырвавшейся глупостью его накрыла волна стыда. По плечам и спине медленно растеклось что-то отвратительное и склизкое. Пришлось сразу ж добавить: — То есть это… миль пардон.