Как и ряд других помощников президента, я был вовлечен в подготовку визита и жадно следил за всеми политическими кружевами, которые плелись той и другой стороной. Нужно сказать, что, мучаясь поисками решений, президент стимулировал все свое окружение на поиск идей, даже самых фантастических, исходя из понимания, что и в фантазии может обнаружиться реалистическое зерно. И многие приносили в Кремль свои варианты. В конце концов у президента собралось двенадцать вариантов. И он, как скупой рыцарь, собирал все это и, ни с кем не делясь собственными соображениями, раскладывал из вариантов мучительный пасьянс.
Можно сказать, что президент боролся за визит до последнего. Об этом свидетельствует, в частности, и то, что до самых последних дней в службе помощников президента продолжалась работа над текстами его выступлений в Японии.
К этому времени между группой президентских спичрайтеров и пресс-секретарем сложились дружеские отношения. Мы делились идеями, информацией, обсуждали те или иные повороты политики. В небольшой кабинет Людмилы Григорьевны Пихоя, которая возглавляет группу спичрайтеров, без всяких формальностей заходили и члены Президентского совета, и политологи, и политики, и депутаты. Частыми гостями здесь были, особенно в моменты, когда нужна была особая концентрация усилий, и Е. Т. Гайдар, и Г. Э. Бурбулис (даже и после того, как он перестал быть Госсекретарем), и С. М. Шахрай. Сюда с шумом врывался темпераментный политолог А. Мигранян, требуя внимания и похвал; здесь скупо отвешивал слова Караганов. Здесь, вооруженный данными социологических опросов, скептически слушал наши тирады мудрый Юрий Левада. Тут бывали известные журналисты, писатели и просто политические энтузиасты, готовые в память об августе девяносто первого "простить Ельцину все" и бесплатно пилить осиновые дрова политики. В сущности, здесь была маленькая политическая кухня, где в неформальной обстановке, с искренним энтузиазмом обкатывались идеи и формулировки, которые потом ложились на стол Бориса Николаевича в виде проектов его выступлений. Дискуссии проходили шумно, остро, без всякой субординации, без протокола и без записей. Мы часто сожалели, что при таких "мозговых атаках" не присутствует президент.
Обычно работа над официальными речами президента велась по такой схеме: президент ставил самую общую задачу, давал ключевые политические элементы, а помощники в процессе подготовки выступлений внедряли в текст свои собственные идеи и заготовки, которые потом либо принимались, либо отвергались президентом. Но бывали периоды, когда даже при подготовке серьезных выступлений мы не получали никаких политических ориентировок. С течением времени, видимо с нарастанием политической и физической усталости президента, такое случалось все чаше и чаще. Это, конечно, были мучительные моменты, поскольку иногда всю или почти всю проделанную работу приходилось выбрасывать в корзину за ненадобностью. Но были и радостные мгновения когда текст, а следовательно, и идеи, рожденные в тесном товарищеском кругу, обретали в устах президента политический вес, становились плотью реальной политики.
Нас, естественно, огорчало то, что Борис Николаевич, как, впрочем, и всякий крупный политик, чаще всего забывал сказать слова благодарности тем, кто обеспечивал для него "бурные и продолжительные аплодисменты". Иногда после крупных политических акций президент подписывал приказы о премиях (как правило, в размере месячного оклада), что при скудной кремлевской зарплате всегда было кстати, но слово благодарности от президента у нас всегда ценилось выше рублевого довеска. Если президент забывал о нас, мы, с философским пониманием суетности политики, после успешного дела сами вознаграждали себя, говоря друг другу всякие приятные слова.
В один из дней августа все того же 1992 года, не помню теперь уж, по какому случаю, я оказался в кабинете президента "один на один" с Борисом Николаевичем. У него выдалась редкая свободная минута, и он был расположен поговорить, что случалось не так уж часто.
У меня была маленькая "сверхзадача", которую мне никак не удавалось решить. В среде интеллигенции росли критические настроения в отношении реформ. Довольно широкое распространение получил тезис, что "рынок убивает культуру". Отход интеллигенции от поддержки реформ и президента был очень опасен. По сути, интеллигенция в то время, несмотря на все трудности и ошибки власти, в основном поддерживала Ельцина.
Среди деятелей культуры росли опасения в связи с распространением фашистской идеологии в России. Множились издания профашистского толка с "российской спецификой". Я информировал Бориса Николаевича по этому вопросу, по его поручению разговаривал с тогдашним руководителем МВД В. Ф. Ериным. Но ничего конкретного сделать не удавалось: сказывалось странное нежелание Прокуратуры заниматься этим вопросом. Фактически в России отсутствовало даже определение, что такое фашизм. Министерство печати столкнулось с трудной проблемой: оно давало разрешение на издание совершенно безобидной газетки, а через некоторое время оказывалось, что появилось еще одно махровое полуфашистское издание. Закрыть газету без соответствующего закона было невозможно.
Московская интеллигенция, возмущенная бездействием и беспомощностью властей, настаивала на встрече с президентом. Президент был к такой встрече не готов, опасался, что все обернется "говорильней", а этого он терпеть не мог. Его можно было понять. Я предложил сделать обращение Б. Н. Ельцина к интеллигенции, чтобы как-то успокоить ее. Мне поручили подготовить текст. Но и текст (президент прочитал его в Сочи, где был на отдыхе) не понравился: "Слишком длинно и абстрактно", - отозвался он. Тем не менее идея откровенного разговора президента и интеллигенции жила, и я всякий раз при удобном случае напоминал президенту об этом.
Хотел напомнить и теперь. Но все недели, предшествовавшие визиту в Японию, президент был настолько сосредоточен на японской тематике, что, похоже, ни о чем другом говорить не мог.
Не успел я раскрыть рот, чтобы завести "старую пластинку" о важности встречи с деятелями культуры, как он опередил меня.
- Говорят, у вас тоже есть план, как быть с островами. Все, кто приходит ко мне в кабинет, имеют свой план, - проговорил он и усмехнулся с горечью.
Мне было крайне неловко, но все-таки пришлось признаться, что да, действительно кое-какие соображения есть.
- Ну и что там у вас?
Я начал говорить об идее "аренды политического суверенитета" островов на период от 50 до 99 лет. В соответствии с этим предложением Россия сохраняла бы на островах символическое присутствие в виде "генерал-губернатора". Аренда, разумеется, имела бы стоимостное выражение. Кроме того, должны были бы быть оговорены особые экономические права России на предоставляемых в аренду территориях. Передавая острова в долгосрочную аренду, Россия сохраняла бы юридический суверенитет над ними. Это в какой-то степени соответствовало идее Б. Н. Ельцина - перенести окончательное решение этого вопроса на начало XXI века, подготовить почву для его решения будущим поколением политиков.
- М-да, - вздохнул президент. - Каких только идей не услышишь! Присваиваю вашему варианту номер "девять", - грустно пошутил он.
Разговор на этом, однако, не кончился. Борис Николаевич вдруг вспомнил о моем скромном участии в подготовке его речи в американском Конгрессе.
- Кое-какие места были очень удачными... - как бы невзначай проговорил он.
- Хотите, чтобы я попробовал в связи с Японией?
- Я бы не возражал...
Так родился довольно обширный, около девяти страниц, текст - "К визиту в Японию. Элементы выступления",- который я передал президенту через несколько дней. Не могу с уверенностью сказать, читал ли его Борис Николаевич или нет. Ко мне он не вернулся и, видимо, находится в президентском архиве. Поскольку визит был отложен, а подготовленные службой спичрайтеров проекты речей не были произнесены, то следы своего участия искать было негде.