Могу сказать по этому поводу только одно - никто в президентском окружении не только не планировал, но, видимо, и не готовился к силовым контрмерам в ответ на провокации сторонников Верховного Совета. Вся энергия направлялась на то, чтобы они подчинились Указу о роспуске съезда и страна пошла бы на выборы нового парламента и принятие новой Конституции.
* * *
В субботу 2 октября я уехал к родственникам в Перхушково, что в 30 километрах от Москвы, и отпустил шофера, полагая, что до понедельника машина не понадобится. Вечером, не имея из Кремля никаких сигналов тревоги, я пошел к соседу в баню. Было уже по-осеннему темно, когда я услышал встревоженный голос жены. Выйдя в простыне на улицу, я узнал, что за мной пришла машина и что мне надлежит немедленно ехать в Кремль. Не было даже никакого предварительного звонка, потому что в поселке уже больше месяца был перерублен телевизионный кабель.
Чувство тревоги передалось от водителя. Он сказал, что в Москве неспокойно и что скорее всего по Кутузовскому проспекту в Кремль проехать не удастся. Мы двинулись в объезд через Воробьевское шоссе и подъехали к Кремлю со стороны набережной.
Первое, что поразило меня - это затемненность Ивановской площади в Кремле. Обычно подсвеченная колокольня Ивана Великого стояла темным мрачным столбом. В темноте я едва разглядел, что на площади стоит вертолет. Это тоже было необычно. Догадался, что Борису Николаевичу пришлось добираться в Кремль "нештатным" маршрутом - по воздуху. Повсюду маячили темные фигуры солдат - в бронежилетах, с автоматами. Характерно, что вертолет, доставивший президента в Кремль, не ушел на место стоянки, а был оставлен на Ивановской площади. Это не успокаивало.
Между тем в Сенатском корпусе, где размещались кабинеты президента и помощников, все было на редкость буднично. По случаю воскресенья освещение не включалось, и в длинных круговых коридорах горело лишь несколько контрольных ламп. Технического персонала не было. Секретарей тоже не вызывали. Внутри президентского корпуса солдат не было. Поддерживался обычный режим дежурства. Помощников, как и в обычные дни, охрана пропустила, не спрашивая пропусков. Было такое ощущение, что попал в больничный корпус во время всеобщего сна. Вызваны были только помощники, но и они не владели полной информацией о ситуации. Царила напряженная тишина.
Только в пресс-службе разрывались телефоны. Журналистов интересовало, какие меры принимает президент, знаем ли мы положение дел в Москве. Мне уже было известно, что президент находится на постоянной связи с премьером и силовыми министрами. И я однозначно отвечал, что Ельцин в Кремле, что ситуация контролируется. Время от времени мы, несколько помощников, заходили друг к другу в кабинеты и обменивались теми новостями, которые удалось добыть. Почти все они поступали от журналистов, которые были рассеяны по Москве и звонили в пресс-службу. Никого из политиков в тот вечер в Кремле, во всяком случае на президентском этаже, я не видел, так что разговоры о том, что кто-то из них приехал в Кремль и "спас ситуацию", лишены оснований. Утверждения о панике и растерянности в Кремле, которые высказывались позднее, совершенно не верны. Все дело в том, что политический механизм к этому времени был полностью отключен, все решалось на уровне силового противостояния, а следовательно, силовых министерств. А с ними поддерживал связь лично Ельцин. Делиться с нами информацией у него не было ни времени, ни привычки.
Тем не менее сидеть в Кремле в такое время и ничего не делать было нелепо. Психологически важно было давать хотя бы информацию о том, что президент на месте и контролирует ситуацию в стране. Не могу вспомнить, кому первому пришла идея, помощнику президента по международным делам Дмитрию Рюрикову или мне, но я договорился с двумя телекомпаниями американской и японской, и буквально через часа полтора мы организовали непосредственно в Кремле импровизированный телецентр с выходом в прямой эфир. Примерно через каждый час либо Д. Рюриков, либо я шли в так называемый 14 корпус, где развернулись телегруппы, и давали комментарии к прямым репортажам из Кремля. Разумеется, журналистов прежде всего интересовало, когда будут введены в действие верные президенту войска. Но именно на этот самый главный вопрос никто из нас ответить не мог.
В течение вечера я несколько раз заходил к Коржакову в поисках ответа на этот вопрос: где войска, о подходе которых мы постоянно информировали москвичей? Ответа у Александра Васильевича не было, и он не скрывал этого. Он постоянно сидел на телефонах в своем тогда совсем крошечном кабинете неподалеку от президентского блока. У Коржакова в те времена не было вкуса к роскоши или помпезности. Небольшая комната обставлена более чем скромно. Стол с телефонами, простой шкаф для одежды. В этом же шкафу он хранил и небольшой набор оружия. На маленьком столике бутылки с водой и стаканы. Ни водки, ни коньяка в его кабинете я никогда не видел. Нужно сказать, что он небольшой любитель выпивки. Я ни разу не видел его в состоянии явного опьянения. О количестве выпитого им можно судить разве что по тому, как часто он вынимает из кармана носовой платок, чтобы утереть обильную испарину на мясистом круглом лице. От необходимости выпивать "за компанию" он явно страдает. Но должность обязывала.
Отношение к людям у него было простое: к сторонникам президента он был неизменно доброжелателен, терпим к их недостаткам, никогда не отказывался помочь. Врагов Ельцина воспринимал как личных врагов, с ними был агрессивен, резок, нередко несправедлив. Понятий "хороший" и "плохой" человек для него абстрактно не существовало - все зависело от отношения к Ельцину. Даже за незначительное уклонение от линии президента он готов был записать человека в предатели.
Нужно сказать, что природа не обделила Коржакова способностями: у него отличная память, быстрый ум, врожденная ирония. Иногда он казался мне бесхитростным человеком. Думается, что у него нет серьезных аналитических способностей или они не получили развития в силу специфики труда, и совершенно напрасно он поддался соблазну создать при себе аналитическую службу. Со временем он сам стал как бы заложником тех "аналитических" упражнений и выводов, которые ему клали на стол. Опасность состояла, по-видимому, в том, что он механически переносил их на стол президенту, не имея достаточных знаний для критического анализа.
Сконцентрировав за спиной президента огромную власть, Коржаков так и не стал политиком. Видимо, отсюда и развившаяся склонность к упрощенным решениям. Чаще всего он действовал, или советовал президенту действовать, исходя из сиюминутной целесообразности. Многократно, как и сам президент, он ошибался в людях. Подобно своему "шефу", он излишне доверял словам и приятным обещаниям, а не реальному вкладу в дело. На его преданности к президенту некоторые из его друзей откровенно спекулировали, публично демонстрируя свою любовь к Ельцину на словах и впадая в грубую брань в отношении противников. К сожалению, это принималось за чистую монету.
Что касается самого Коржакова, то я не замечал в нем склонности к лести, в том числе и к президенту. Это выгодно отличало его от некоторых других приближенных. Он был одним из немногих, кто мог сказать Борису Николаевичу правду. По-своему старался он оградить президента от некоторых "народных" чрезмерностей и шел ради этого на простенькие ухищрения... но в конечном счете всегда проигрывал. В группе помощников знали, что между ним и президентом на этой почве было несколько серьезных столкновений. Я сам неоднократно был свидетелем, когда Коржаков выговаривал людям, которые лезли к президенту с преувеличенными похвалами: "Борис Николаевич, как вы здорово им врезали! Борис Николаевич, ну вы просто мастерски это провели!.." В принципе, Борис Николаевич любит, чтобы его похвалили. Видимо, это нормально в условиях, когда нагрузки и огорчения столь велики, а поводы для радостей возникают нечасто. Дозированная похвала всегда действовала на президента успокаивающе, вселяла в него уверенность. Но в повышенных дозах влияла расслабляюще.
Несмотря на близость к президенту, Коржаков, в бытность мою в Кремле, держался просто и скромно. На приемах, во время обедов или ужинов в узком кругу он всегда старался сесть с края стола. В разговоры никогда не встревал, ограничиваясь иногда ироническими замечаниями. У него неплохое, несколько грубоватое чувство юмора. Его влияние на президента было весьма значительно и из-за давности знакомства, переросшего фактически в мужскую дружбу, и из-за того, что президент не мог не чувствовать его искренней преданности, а следовательно, доверял ему. Да и просто, в житейском плане, они были почти неразлучны.