— И что же? — Тарновский требовательно смотрел на нее. — Вы обсуждали с Фиксом возможную выставку в Париже?
Она была поражена.
— Мою?
— Вашу, Вера Михайловна, как и вашего друга Гальперина. Неужели вы думаете, что мы и этого не знаем? Не удивляйтесь. Вы профессионалы, но и мы профессионалы. — Его взгляд становился жестче. Ему явно осточертела собственная утомительная любезность. — И не думайте, что только друзья посещали ваш дом, ваш дом посещали и наши друзья, поэтому говорите все, что было. — Он внезапно стукнул кулаком по столу. — Правда и только правда — вот что единственно нас интересует!
Опять в ее глазах встала пелена, муть нарастала, по кабинету поплыли полосы. «Отчего и здесь конструкции Казимира? — подумала она. — Как оказались?» Она не ощутила удара об пол — следователь и его кабинет растворились в пространстве.
Тарновский вышел из-за стола. Какие слабые люди! А еще берутся воевать с государством!
Он склонился над Ермолаевой: дыхания не было, рот оказался открытым, и теперь он видел страшноватый оскал. Он оттянул ее веко: мертвящая болотная тина стояла в глазах.
— Ишь как легко они умирают. Встряхни-ка, дружище, тетку...
Охранник ударил по серой щеке. Ермолаева открыла глаза, и ее снова втащили на табурет.
Тарновский уже писал. «Покойница» его больше не интересовала. Эти бывшие люди, как любит повторять Федоров, не переносят травм, тем проще они на допросах. А об агенте он сказал специально, пусть знает, что у органов есть и глаза и уши, которые не подводят. Прекрасный парень работал в ее доме. Парня следует отблагодарить, услуги таких немалого стоят.
Он перечитал протокол и протянул обвиняемой для подписи. Можно было покатиться со смеху, наблюдая за ней. Этим всегда кажется, что такого они и не говорили, будто бы все придумал следователь.
— Тут иначе, я не... — зашептала Ермолаева. Ее губы запеклись, и она едва слышно произносила: — Тут нет ничего похожего на мои ответы...
— Ну, как хотите... — пожалел Тарновский. — А лист рвать не стану. Я его положу в стол, а вы — пожалуйста, в карцер, утром встретимся. — И он стал тянуть протокол.
— Я подпишу! — вдруг крикнула Ермолаева.
Тарновский взглянул на часы. Ночь уже перешла середину. Вот-вот должен войти напарник. Он, вероятно, кончал допрос еще кого-то из этой же группы.
Из-за стены доносился придушенный плач, что-то знакомое послышалось в больном бормотании, затем — всхлипах. «Неужели Маша Казанская? — подумала Вера Михайловна с ужасом. — Она }ке ребенок, ей только что исполнилось двадцать...»
Ужас, смятение, боль вспыхнули одновременно. Пол и стены будто бы колебались. Она никак не могла вспомнить, чего еще хотел от нее этот следователь.
— Подписывайте! — напомнил Тарновский.
Рейнеке-Лис, такой же злобный, как тот маленький из поэмы Гете, стоял перед ней. «Как изменился следователь, — с удивлением подумала она. — Неужели этот допрашивает и Леву? Прости, я не хотела... Это не люди, Лева, прости...»
Она медленно выводила свою фамилию. Рука, которая еще недавно казалась такой сильной, ее не слушалась. Впрочем, что значит «недавно»? Это было очень давно, в прошлом тысячелетии, когда она, Bfcpa Ермолаева, жила нереальной, легкой и счастливой жизнью...
— Умница! — воскликнул Тарновский. — А слезы я могу расценивать только как слезы благодарности. Я прикажу надзирателям сегодня в камере вас не будить.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА ЕРМОЛАЕВОЙ ОТ 8 ЯНВАРЯ 1935 ГОДА
Вопрос: Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Гальпериным Львом Соломоновичем и характер ваших отношений.
Ответ: С Гальпериным я встретилась в 1932 году у художника Юдина. Юдин в письме ко мне на дачу писал, что он познакомился с очень интересным человеком, недавно приехавшим из-за границы. Первая наша встреча ограничивалась общим знакомством друг с другом. Дальнейшие наши встречи приняли регулярный характер и происходили у меня на квартире.
С Гальпериным меня сблизило наше политическое единомыслие. Для меня он явился человеком, до конца продумавшим свои политические убеждения и в силу этого могущим оказать реальную помощь в разрешении ряда вопросов, еще неясных для меня и моего окружения.
Вопрос: Дайте оценку политического мировоззрения Гальперина.
Ответ: В ряде бесед, происходивших у меня на квартире с Гальпериным в течение 1933—1934 годов по вопросам политической оценки современности, выявлений нашей политической направленности, для меня выяснилось, что Гальперин до сегодняшнего дня остается на своих меньшевистских позициях. В оценке затрагиваемых политических вопросов он исходил из этих политических позиций. В беседе о внутреннем положении СССР Гальперин указывал, что вся политика большевиков, якобы направленная на скорейший переход страны к социализму, на деле приводит ее в тупик и катастрофа неизбежна.