— Но какой же враг наша Верочка? Вы же видели ее, знаете, это беспомощное существо! — едва сдерживаясь, говорил Егорьев.
Ему было неприятно, что человек, которого он воспитал, трусит, оглядывается по сторонам, испуганно просит уменьшить пыл.
Мимо молча прошли мужик в полушубке и женщина, повязанная шерстяным платком. Егорьев чувствовал: никого на морозной улице они не интересовали. И все же Володя замолк, а когда двое прошли, заговорил о чем-то случайном, а потом еще долгим взглядом провожал неведомых людей.
— Хорошо, — сказал наконец Краминский, но Всеволоду Евгеньевичу ничего нового это «хорошо» не прибавило. Скорее в слове послышалось «хватит», «достаточно», «я не имею права».
Он протянул Егорьеву руку, но профессор застыл в нерешительности.
— Я постараюсь. Я возникну. Только если разговор будет по телефону, Всеволод Евгеньевич, ни одного вопроса. Да и при встрече ни вопроса до того времени, пока мы не одни.
Вот теперь они и оказались в той ситуации, когда любое слово, фраза или реплика становились опасными. Молоденький водитель в солдатской ушанке наверняка был таким же сотрудником ГПУ, опасаться следовало любого.
Куда ехали, Егорьев не мог даже предположить. Город заканчивался, привычные улицы сменились незнакомыми, низкорослыми постройками.
Ночь делала эти неведомые места совсем страшными. Переехали мост, несколько секунд машина нависала над железнодорожными путями. Товарные составы ждали рассвета.
Раза два им пришлось останавливаться перед патрулем. Володя выскакивал, доставал бумаги, и они снова катили по узким проездным путям, пока вдруг водитель не притормозил.
— Товарищ Егорьев, — сухо сказал Краминский, — отыщем начальника, затем договоримся о проверке охраны. Я пойду от первого вагона к концу, вы от конца к первому. Выполняйте.
Он выскочил из машины, хлопнула дверь, и теперь Егорьеву ничего не оставалось, как идти вдоль непонятного и вроде бы совершенно случайного товарняка.
Несколько шагов они шли молча, один за другим. Светло-серая луна в черном небе казалась единственной световой точкой, благодаря ей можно было чуть яснее ориентироваться на путях. Слава богу, метели не было. Но пухлый мартовский снег осел, походил на лед.
Всеволод Евгеньевич всматривался в темное пространство, не понимая, что за широкая преграда оказывается перед ним, пока вдруг не сообразил, что впереди не лес, а товарные составы, возможно, именно те, которые они видели несколько минут назад с высоты моста. Неожиданный фонарь вырвал фигуру Краминского, затем свет упал на Егорьева.
— Документы!
— Проверка, — сказал Краминский, и опять его голос, теперь начальственный и твердый, поразил Егорьева. — Товарищ со мной, вот распоряжение.
Стало слышно, как охранник шелестит бумагой.
— Идите.
Составы стояли и справа и слева, и Всеволод Евгеньевич понял: в них и должна скорее всего находиться Верочка.
— Это 442? — Краминский назвал номер состава. И хотя Егорьев не расслышал ответа, но понял: говорится ему.
Он пошел быстрее, оказался рядом с Краминским.
— ...женщины в двух последних?
— Как всегда.
— Политические отдельно?
— Ну кто же станет говно делить по частям? И ворюги, и проститутки, и кЪнтрики все вместе. Пусть контрики учатся у блядей... — охранник захохотал.
И Егорьев с ужасом услышал такой же веселый смех лучшего ученика.
— Точно! — с радостью воскликнул Краминский. — Лишь бы бляди не научились у них пакостям пострашнее...
Они прошли вперед, пока наконец Краминский не крикнул:
— Оставайся, — он неожиданно перешел на «ты», и Всеволод Евгеньевич понял, что здесь другое обращение к «товарищу по борьбе» невозможно. — Мне придется проверить документы на арестованных, а ты жди у женского.
— Слушаюсь, — твердо и привычно для себя сказал бывший адмирал.
— Впрочем, если я чуть задержусь, можешь вернуться в машину. Грейся.
Теперь Всеволод Евгеньевич остался один в тревожной темноте, между глухими стенами тюремных вагонов.
Он дошел до конца состава, нащупал, вероятно, закрытую на замок дверь и валявшимся кирпичом громко постучал по задвижке.
— Спать не даешь, падла, — выругался женский сипловатый голос. В небольшом зарешеченном квадрате окна возникло оплывшее сонное лицо.
— Скажите, уважаемая, — обратился Егорьев, явно удивляя не очень- то привыкшую к такому обращению арестованную. — В вашей теплушке нет художницы Ермолаевой? Полная дама. На костылях.