Вера Ермолаева: Нет. Когда жить невозможно, а боль души невыносима и разделить ее не с кем, то человек уходит потому, что начинает остро понимать: жизни нет. Была, и уже больше ее не будет...
Я увидела на пересылках столько разных людей... Я поняла, что вся страна снялась и пошла по этапам, это я физически ощутила, когда оказалась среди страдающего большинства. И захотелось ухода. И мою душу взяли. И я благодарна тем, кто встретил душу мою и дал вздохнуть там, где лагерей нет...
Знаете, кто был рядом со мной, когда я ушла туда? Кто был там?.. Меня Дельвиг встретил...
Несколько месяцев я боялся рассказывать даже друзьям о последних фразах. Почему Дельвиг? Не вызовет ли это улыбку скептиков-материалистов, не поставит ли под сомгение все, что я ощущал как удивительное, пусть и необъяснимое событие своей жизни?
О Дельвиге, пожалуй, я читал не так мало. Это были и статьи, и предисловия к разным изданиям его стихотворений, а иногда и строки лицейских воспоминаний...
И вдруг, листая томик Пушкина, я вздрогнул, увидев знакомое имя. Эти стихи я забыл совершенно. Они назывались «Художнику», были посвящены скульптору Борису Ивановичу Орловскому. Пушкин посетил его мастерскую. Вероятно, в тот момент Поэту недоставало друга, остро чувствующего, возможно, не меньше, чем он сам, искусство. Событие произошло 25 марта 1836 года.
Грустен и весел, вхожу, ваятель, в твою мастерскую:
Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:
Сколько богов, и богинь, и героев!.. Вот Зевс громовержец,
Вот исподлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.
Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов.
Тут Аполлон — идеал, там Ниобея — печаль...
Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров —
Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;
В темной могиле почил художников друг и советник.
Как бы он обнял тебя! как бы гордился тобой!
(Курсив мой. — С. Л.)
Из статьи искусствоведа Евгения Ковтуна в альбоме «Авангард, остановленный на бегу»:
«...Ермолаева и Стерлигов получили по пять лет. Стерлигов рассказывал: их везли в Казахстан в одном эшелоне... В степи проводили поверки, всех выгоняли из вагонов, выстраивали и начиналось: «Встать! — Лечь!» Как тяжело было поднимать Ермолаеву!..»
Из воспоминаний Владимира Васильевича Стерлигова о художнике Петре Ивановиче Соколове:
«...Мы в лагере поставили для вольных спектакль «Доходное место». Мы — «заки», «заки» — это заключенные, ты — не ты, а «зэка» или «зак». Я — «зэка». Режиссеры, артисты, художники и прочие — ЗЭКА. Художники — это Петр Иванович Соколов, Вера Михайловна Ермолаева, Володя Дубинин и Владимир Васильевич Стерлигов. Все вместе — это Москва, Ленинград, Киев, Харьков, Одесса и многие другие города.
Вместо спектакля был блеск. Вольные выли от восторга, после чего последовало чудо. Небывалое происшествие. Мы были неспособны его охватить.
«Дамы» вольнонаемных, то есть жены охранников, устроили нам банкет! (Мужья не присутствовали, но и не запретили.) Все было как на свободе, будто бы мы оказались свободными людьми. Тяжкая игра.
...В фойе второго этажа накрыли длинный стол. Украшали его вольные яства. Котлеты! Котлеты! Котлеты! (Это после супа из коричневой пены от замученных лошадей.) Котлеты! Алкоголя, конечно, ни капли. Мы — артисты, музыканты, художники, режиссеры, сидим за столом (все «заки»), а вольнонаемные «дамы» угощают нас. Услужают нам. Наша троечка в кучке: Вера Михайловна, Петр Иванович, Владимир Васильевич. Что будет — ждем и котлеты жрем. Особенно обольстительна была главная «дама» — жена начальника третьего отдела (самого грозного) Клюшина. После трапезы она запускала свою ручку в вазы с конфетами и горстями игриво бросала их нам. Мы принуждены были ловить их.
После стола в нижнем фойе грохнул оркестр. Заки играют для заков, и все играют в свободу. А танцующих — никого. Фойе пусто. Всех увели за проволоку. Нельзя же артисток оставить танцевать, среди них были покушавшиеся на жизнь Сталина, о чем они никогда раньше не знали.
В пустом фойе осталась только наша кучка: безногая Вера Михайловна, Петр Иванович и Владимир Васильевич.
Оркестр играет вальс. Паркет блестит. Танцуйте, танцуйте! Играйте в свободу!..
Париж! Да, Париж!..»
Из разговора с Верой Михайловной Ермолаевой через петербургских трансмедиумов 14 декабря 1994 года
Семен Ласкин: Вера Михайловна, Стерлигов однажды написал, что вы работали с ним в тюремном театре. Было такое или не было?