Уже на следующий день Гальперин получил краски, усадил девушку- подростка в кресло напротив и стал писать заказанный отцом портрет. Он не спешил с работой, искал свое, никем не замеченное раньше в милом молодом существе, вынужденном жить в такой дыре...
Он писал так, как, наверное, хотела бы видеть портрет Вера. Он писал для нее, думал о ней, и в какие-то секунды этого короткого покоя ему начинало казаться, что Вера издалека кивает ему. «Ты молодец, Лева», — слышал он ее доброжелательный голос. И эти интонации наполняли его счастьем. «Я пишу для тебя, Верочка, — думал он. — Мне хочется, чтобы ты почувствовала, я не забыл того, о чем ты говорила, да, и в этом аду я, как видишь, еще на что-то способен».
Такое давно не возвращалось к нему за все тюремные годы, и вот секунда, когда он вдруг заново увидел, что существует нечто иное, чем лесоповал, то, на что абсолютно достаточно сил.
Он работал увлеченно. Может, это был первый серьезный портрет с того давнего-давнего тридцать четвертого. Бывали часы, когда он даже не помнил, что пишет в тюремном пространстве, что он всего-навсего раб, пустая игрушка в руках хозяина дома. Кисть будто бы сама делала то, что по сути уму не принадлежало. Он не искал сходства с натурой. Разве прямого сходства требовал от них Бурдель? Разве могла бы принять копирование его Вера?
Несколько недель он искал форму, переписывал найденное и, когда, казалось бы, кончал работу, внезапно открывал для себя новый, совсем неожиданный путь.
Утром он начинал создавать иное, чувствуя, что так более ярко прозвучит образ. Рука все дальше и дальше уносила его от действительности, он сочинял, он хотел рассказать много больше об этом милом, веселом, легко и громко хохочущем человечке. И натура — высокая, с матовым кругловатым лицом, похожая чем-то на Веру, девушка — черными, огромными удивленными глазами смотрела с полотна в непонятный ей мир. О внешнем сходстве он даже не думал, он искал духовное сходство.
Он рассказывал ей о живописи, и даже это делало жизнь Гальперина немножечко легче. И хотя девочка знала поразительно мало, но, видимо, какой-то учитель в ленинградской или московской, еще не совсем забытой школе успел ее чуточку подготовить.
Гальперин поставил цветы и теперь с восторгом писал большие мертвенно-сизые бутоны. Хотелось прибавить в портрет и частичку своей жизни. Темные листья устало морщились, будто озябшая кожа, чувство печали тенью ложилось на лицо подростка.
...Ее отец пришел в середине одного из последних сеансов. Он стоял за спиной Гальперина и неприятно скрипел кожаными ремнями.
— Но она не похожа!
Его голос был таким жестким, что Гальперин опустил кисть.
— Я художник, — сказал он. — Фотографию можно сделать и аппаратом. Я пытался создать образ. Это иное...
— «Иное» тебе лучше делать на лесоповале, — отрезал начальник.
...И опять товарняк вез куда-то большую группу зеков. Гальперин думал об одном, о смерти. Пора было уходить, новые годы ничего доброго не возвещали...
Их сгрузили у леса, выстроили вдоль небольшого барака, трудно было понять, как все смогут здесь разместиться. «Ничего, — успокоил очередной начальник. — Метраж быстро прибудет. Слабые крепких из вас не задержат. А в остальном тут не хуже Дмитлага».
Двуручных пил не хватало. Заключенные связывали деревья и раскачивали стволы, чтобы свалить их руками.
Нужно было найти любую возможность, чтобы покончить с жизнью.
Гальперин наконец дождался, когда останется дневальным в бараке, и тогда извлек из загашника припрятанную бечеву, кусок того самого каната, которым валили деревья. Дело простое, главное, чтобы не помешали...
Как легко и просто он исполнил то, что задумал. Огромный гвоздь был забит не до шляпки строителем-заключенным. И, конечно же, тот филон облегчил задачу.
Потолки в бараках высокими не бывали. Все казалось простым и желанным. Он верил: ТАМ он один не будет, ТАМ его ждет Вера.
Гальперин оттолкнул табуретку ногами, больше он ничего не видел. Душа стала набирать высоту, она легко взлетала.
Он даже не понял, что же его вернуло на землю. Над ним нависали люди, глаза незнакомого оказались рядом с его глазами, дальше, словно в тумане, он различил нары.