Я не был затворником. Знавал шикарные флирты и обычные одноразовые связи. Все, как всегда у меня, зависело от размера гонорара, места обитания и масштабности замысла книги. Но вот таких казусов, как с Софьей, в моей жизни еще не встречалось.
Чем больше я думал о ней, тем больше мне казалось, что я знал ее всегда. Мне не стоило труда придумать всю ее жизнь до встречи со мной, и даже не было необходимости теперь говорить с ней об этом. Хотелось только быть рядом и вдыхать аромат какой-то сногсшибательной лесной ее свежести.
Как пригласить ее в гости, чтобы Роман ничего не заподозрил? А еще лучше — в его отсутствие дома.
Экскурсия по поселку? Надо будет натолкнуть его на эту мысль, а потом как будто невзначай заглянуть к ней.
Мои мечты прервал сосед, шедший к дому с той же, неизвестной мне пока, стороны, откуда появился и Роман, который давным-давно, по всей видимости, уже ушел к деду, оставив меня наедине с моими мыслями.
— О, это вы? — еще на подходе обратился ко мне худощавый человек неопределенного возраста, начиная лет эдак с 45.
— Да, — протягивая руку коллеге для знакомства, отозвался я. — А вы — сосед Романа?
— Да, конечно! Афиноген, — деловито представился человек.
Моя челюсть пыталась отвиснуть, а брови сами полезли на лоб. Вот кого-кого, но Афиногена я здесь точно не радел встретить! Так и подмывало спросить: «Как угораздило твоих родителей такое вычудить?» Но не дав мне опомниться, сосед дополнил самопрезентацию:
— Афиноген Герардович! — гордо и напыщенно произнес мой визави.
«Ооо, дружочек, — подумал я, — да у нас, кажется, не все дома в нескольких поколениях!»
— Это псевдоним?! — осенило меня спросить.
— Что вы! — обиделся сосед. — Мой псевдоним — Герольд Агафангелович.
— О! Стоящий псевдоним, — решил польстить я визитеру, подстроившись под его обыкновение. Видимо, жизнь была у него не из легких, с таким-то именем, да еще и с таким псевдонимом.
— Расскажите о себе, будьте так любезны. Роман сказал, что вы — писатель в третьем поколении.
— Да, мой отец и дед были выдающимися писателями!
— Да? Какая честь познакомиться с вами! — еле сдерживая улыбку, проговорил я. — Порекомендуете что-нибудь почитать из вашего или предков?
— Вот, — предусмотрительно взятая с собой книженция страниц на 12 тетрадных, переписанная от руки, тут же легла на стол передо мной. — Это мое, из последнего. Отличный саркастический фельетон на нынешнюю действительность.
— О, я с удовольствием почитаю произведение такого именитого писателя. А что-нибудь из работ родителей? — попытался я все-таки добиться от писателя подтверждения гениальности его предков.
— Ну, отца завистники гнобили, и власти не давали ему издаваться, а потом все, что было написано, он уничтожил, чтобы это не мешало мне стать писателем. Я поэтому и псевдоним взял. Отец так просил.
— О! Я понял. А что-нибудь из творений деда? — уже подозревая, что и в этом случае не услышу ничего вразумительного, спросил я.
— А дед ушел из жизни очень рано, не выдержал исторических катаклизмов. Весь архив его утерян при переездах.
— Как жаль, как жаль, — сокрушался я, пытаясь не разрыдаться от смеха над такими выдающимися, по словам потомка, писателями.
— А в писательском поселке как давно вы живете?
— С 1994 года, — гордо произнес самозваный писатель. — Тесть купил нам этот дом на свадьбу.
«Что ж там за невеста, за которую надо было дать такое приданое, чтобы всучить ее этому прыщу, еще и приплатив?» — подумал я…
Вопросы иссякли. Что делать с таким собеседником, было непонятно! Я, конечно, еще до встречи с ним придумал пару баек о жизни геологов, но рассказывать их ему не было никакого смысла.
— А давайте я вам почитаю свой фельетон? — хватая со стола свою тетрадку и не дав мне опомниться, Афиноген Герардович начал читать, встав в позу Пушкина, читающего «Онегина».
Сначала я думал, что я брежу или нахожусь в коме, и мне это чудится. Потом я удивлялся, что никогда в жизни не встречал до такой степени глупых людей, и этот был первым. Потом захотелось взять его за шиворот и выкинуть в окошко веранды, обязательно разбив стекло, чтобы ему было мучительно больно от порезов, как было мучительно больно моему разуму слушать этот желчный бред недалекого, озлобленного на весь мир человека. Но в конце я, всегда умевший находить хоть что-нибудь положительное в ситуации и людях, вдруг сообразил: «Да с такими именами, да в трех поколениях жизнь наверняка не давала им спуску. Что он мог видеть, кроме насмешек?» И мне стало его жалко, такого убогого и бесталанного, мнящего себя писателем.