В какой-то момент решил пройтись с визитом по старым знакомым и родным. Давно я не был в Москве. Надо было обязательно заглянуть ко второй маме, пожалеть ее и самому поплакаться в жилетку. Это был наш с ней ритуал. Когда я возвращался в город, она всегда, найдя в своем плотном графике столько времени, сколько нам обоим требовалось, встречалась со мной, внимательно слушала, смотрела на меня своими добрейшими, влажными от слез глазами, сочувствовала, а потом и сама рассказывала о своем житии-бытии. Наступала моя очередь сопереживать, делать вид, что мужики не плачут, и смотреть в окно стеклянным взглядом, чтобы эмоции не захлестывали и хватало сил утешить эту, уже совсем немолодую, женщину.
К маме Вале я шел всегда с ее любимыми громадными ромашками! Вот и теперь, зайдя по пути в ближайший цветочный, благо сезон позволял, уверенным шагом человека, завершившего предыдущий этап жизни, с новыми чаяниями и надеждами, я двигался по направлению к своему детскому дому, который целых три года согревал меня теплом второй мамы, с тех пор, как не стало моих родителей.
Кроме мамы Вали и пары-тройки друзей, в Москве у меня никого не осталось…
День был солнечным и ясным. Яркость зашкаливала. Для человека, вечно сидящего дома за письменным столом, это было чересчур. Периодически хотелось зажмуриться и пойти с закрытыми глазами. Завернув за угол и выйдя на финишную прямую, когда до интерната оставалось рукой подать, я увидел небольшой, но добротно построенный, выросший как из-под земли, православный храм.
Я аж чертыхнулся от неожиданности, настолько увиденное не вписывалось в мое представление об ожидаемом ландшафте. Удивившись упорству местных властей устроить в нашем райончике средоточие православия и задумавшись о нужности сего сооружения в этой географической точке, я намеревался бодро прошагать мимо…
Но что-то зацепило взгляд и показалось, что надо остановиться и рассмотреть. Я на мгновение притормозил, но подумав, что ничего более неожиданного, чем уже есть, здесь быть не должно, продолжил свой путь. Парочка бомжей, мамаши с детьми на площадке поодаль и…
— Смотри, смотри! Это разве не он? Ну этот, друг твой бывший, писатель! Не помню, как его зовут, — донеслось до моего слуха.
Человек, сидевший в инвалидной коляске, один из просивших у храма подаяние, поднял голову и посмотрел по ходу движения руки своего приятеля в моем направлении. Слово «писатель», конечно же, в данной ситуации, рядом с моим интернатом не могло сейчас быть случайным.
Я присмотрелся к двоим просителям милостыни и в одном из них узнал своего старинного друга по детскому дому, с которым не виделся невообразимое для дружбы количество лет! Вот, оказывается, что привлекло мое внимание и удержало, не давая пройти мимо…
Надо было подойти…
Ванька не звал меня и даже не шелохнулся, увидев, но напряженно следил за моими действиями: подойду я или пройду мимо, сделав вид, что не узнал его…
Я подошел.
Мы встретились взглядом и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Он ждал моей реакции, я ждал… своей реакции.
А никаких эмоций не возникало вообще, просто смотрел в глаза бывшего друга, которого давным-давно простил и на которого не держал обиды или зла. Все, что произошло в прошлом, видимо, должно было случиться, и, наверное, было важно и нужно для нас обоих, и никак иначе. Точка. Враждебности не было, но не было и прежнего тепла. Четыре года дружбы, одно его решение — и мы больше не родные друг другу люди.
— Как ты? — спросил я первым, понимая, что он не скажет мне ни слова.
— Как видишь… Но, в принципе, терпимо… Мне надо поговорить с тобой. Можешь уделить мне пару минут? — проговорил он сдержанно, но с какой-то отчаянной надеждой.
Я кивнул.
— Отъедем? — спросил он, показывая на дальнюю скамейку внутри прихрамового дворика.
Я сел на скамейку, он развернул коляску, встав напротив меня — глаза в глаза… как тогда, в детстве, когда мы мечтали быть вместе, что бы ни случилось, и быть верными друг другу до скончания веков, аминь!
Ну, слова «аминь» я тогда не знал, но волею случая потом как-то выучил…
— Я ждал тебя, — начал он сдавленным голосом. — Все эти годы ждал тебя. Я был молодым, зеленым придурком. Предал тебя за три гроша. Мне не дает это покоя. Прости меня, если можешь! Я знаю, что потом у тебя вроде все сложилось, а потом не сложилось, и сейчас все не ахти как… кажется. Но может, ты выкарабкаешься? Я буду молиться за тебя.
— Бред какой! Вань! — опешил я. — Простил я тебя сто лет назад! Не парься, брат! Все норм! Тебе денег надо? Чем помочь?