Доброго дня Вам, дорогой мой! Пришла из церкви — слава Господу. Сегодня святая Евдокия, день Ангела моей тётки, поминала её. И день памяти моего отца. А вот отрывок, который сегодня прочитала в книге Н. Соколовой — мечта моя здесь описана, так любила папу:
«…Только когда мама меня отстраняла, не желая меня ласкать, я начинала горько и безутешно рыдать. Тут приходил папа, брал меня на руки и утешал меня с бесконечным терпением и любовью. Обычно я долго не могла успокоиться, и отцу приходилось иной раз держать меня на коленях больше часа, а я все продолжала судорожно всхлипывать и прижиматься к папе, как бы прося защиты. «Дай отцу хоть пообедать-то», — обращалась ко мне мама. «Оставь, Зоечка, — говорил отец, — нельзя прогонять от себя ребенка, если он просит ласки».
Помню, как я брала отца за густые бакенбарды, и поворачивала молча к себе его лицо, не давая папе смотреть на собеседника. Окружающие нас смеялись и говорили: «Ревнует!» — «И что это за слово они выдумали, — думала я, — ведь это мой папа!». Я была готова просидеть на коленях отца целый вечер. До чего же мне было с ним хорошо! Через ласку отца я познала Божественную Любовь — бесконечную, терпеливую, нежную, заботливую. Мои чувства к отцу с годами перешли в чувство к Богу: чувство полного доверия, чувство счастья быть вместе с Любимым, чувство надежды, что все уладится, все будет хорошо, чувство покоя и умиротворения души, находящейся в сильных и могучих руках Любимого».
Письмо 40.
Перечитала отправленное вчера письмо, в том числе о Пестовых. Интересное обнаружила обстоятельство, если учесть, что несколько лет назад стала поминать Николая Пестова и раздаривать его книги, удивительно простые и умные, особенно о воспитании. И сегодня, в святую Евдокию, читаю о том, что у них в семье 27 лет прожила монахиня, в кладовке, питаясь остатками от обеда, ходила в обносках, стряпая и убираясь в доме, отец всегда следил, дружа с ней, чтоб она имела лекарства и сахар и всё необходимое, имя монахини Евникия Гусева. В миру Евдокия.
Никак не пойму — зачем Вы пишете книгу о Сталине? Неужели голос совести? Неужели он оболган? Хотя — что удивительного-то? Если он называл русский народ «великим», — каким западным холуям это понравится?
Как много всё же Вы работаете, а как мало спите. Мой папа шутил: «Кто поздно ложится и рано встаёт, тот много трудится и мало живёт. Кто рано ложится и поздно встаёт, тот много трудится — но мало живёт» — учтите народное наблюдение!
Письмо 41.
Дорогой мой, с праздником! Мне сегодня на сердце легли слова: «Насажденные в доме Господнем, они цветут во дворах Бога нашего; они и в старости плодовиты, сочны и свежи» (пс.91,14) — дай Бог, чтоб и в старости ты был так плодовит, как сейчас — в зрелые свои годы. Не у каждого к сорока годам написано пять книг, и каких нужных для просвещения всего народа…
Не пошла в церковь — решила выспаться. А зря — только расслабилась, собранность утратила — вот весь результат. Отправила Вам книжки свои, их у меня вышло три, там повести, все три о любви, но разной. Наверное, Вам интересно не будет. В бандерольку больше ничего не вложила, кроме большой просфоры, это от владыки Луки благословение, потом расскажу. Не могу согласиться с Вами, что сожалеть о своих ошибках есть дело конструктивное… Всё-таки нас должна пугать Лотова жена остановкой духовного роста… Покаялся — и вперёд… Это у меня. Правда, сегодня прочитала, что если каешься, а потом не борешься с грехом (это тоже я), то Господь попускает таким уныние. Вот и причина моего нытья, так Вам надоевшего, бесконечного выяснилась… Сегодня же купила для нового уголка большую икону «Утоли моя Печали» — надеюсь, что с ней окончится моё дикое совершенно уныние, так мне несвойственное даже в самые злые годы… Стоя на остановке, задела иконой рядом стоящую женщину, извинилась, добавив, что нечаянно тронула её не чем-нибудь другим, а именно иконой, даже сказала, какой именно — женщина прямо повеселела и расцвела удовольствием. А другая держала икону по моей просьбе, пока я у церкви снимала шарф с головы — и тоже слушала мой рассказ о том, насколько мгновенно откликается Матерь Божия на молитву — через эту икону именно. Вот как хорошо с Господом и Его Матушкой-Скоропослушницей, Ея же день сегодня… Не высказать, не передать той радости — ходить и тихонько улыбаться всему — в благодарность Небу — ведь мне Вы подарены, навеки.
Письмо 42.
Вот и ещё один день без Вас — только написала и слёзы готовы брызнуть — борюсь, Божией помощью, с унынием, но грустно — грустно и грустно… Оказывается, моё любимое дело теперь — писать Вам письма, а раньше было — чистить картошку (нельзя допускать к чистке — если хороший острый нож, то надо останавливать — мешок картошки очищу, механически, не замечая и с удовольствием — да кто бы мне его дал, мешок-то). Дашка сегодня была, привезла мне сахарной кураги — полезно. Кстати, вкусно — можно вместо конфет, для похудения.… Ещё соседка подарила мне букет из сада — астры, гладиолусы, шафраны, маргаритки. Среди этого многоцветия лета несколько мохнатых тёмно-розовых, близко к вишнёвым васильков, любимых с детства. Они в отдельной рюмочке с золотой каймой стоят на новой полке, рядом лежит сохранное серебряное колечко — особенно красивое из-за тонко вырезанных букв на нём — на фоне Пушкинского десятитомника — натюрморт, от мимолётного взгляда на него щемит сердце: он необъяснимо трогателен. Ночевала у меня сегодня Ирочка. Говорили и говорили тихонько, неспешно, в темноте — только огоньки лампад — первую любовь её и мою перебирали в сердечном благодатном трепете, под тихие вальсы Шопена — мои любимые, не требующие напряжения души.… Поспали совсем немного — Ира побежала на клирос — она здесь служб много старается попеть — в её деревне нет храма, такой возможности не будет. Делать сегодня ничего не стану, а буду валяться на новом диване — с книжкой Натальи Соколовой…