В 1922 г. вместе с другими учеными был выслан за рубеж отчим О. А. Субботиной, ректор Казанского университета Александр Александрович Овчинников. В следующем году семья последовала за ним, и Ольга Александровна оказалась в эмиграции. Первые годы в Берлине были трудны для семьи Субботиных. Необходимость стабильного заработка определила выбор профессии — окончив медицинские курсы, Ольга Александровна поступила на работу в госпиталь. В начале 1930-х гг. произошло знакомство О. А. Субботиной с И. А. Ильиным, постепенно перешедшее в духовное водительство философа. Под влиянием И. А. Ильина Ольга Александровна совершила наиболее важные поступки в своей жизни. Именно его слова о мессианском призвании русской эмиграции (донести до Европы и Америки подлинную религию и подлинную культуру) сыграли решающую роль в замужестве Ольги Александровны. В 1937 г. она вышла замуж за Арнольда Бредиуса ван Ретвельда и переехала в Голландию. Живя в Голландии, Ольга Александровна поддерживала постоянную переписку с философом. Поэтому отражение «романа в письмах» между О. А. Субботиной и И. С. Шмелевым можно увидеть и в «Переписке двух Иванов» — переписке И. С. Шмелева с И. А. Ильиным.
Казалось бы незаметная фраза, краткое упоминание в одном из писем Шмелева 1939 г. означали начало большой, последней любви писателя. «Написала мне из Голландии О. Bredius-Soubbotina, — благоговеет перед Вами»[3]. Столь же коротко отозвался о ней Ильин: «Субботины — целое гнездо хороших людей. Пишут недавно: мать и сын в Берлине (мой ученик), а дочь замужем в Голландии»[4]. Шмелев ответил на письмо Ольги Бредиус-Субботиной, постепенно завязалась переписка, ставшая необходимой обоим. Из писем И. С. Шмелева к И. А. Ильину: «Чудесно раскрывается мне душа О. Субботиной-Бредиус. Она исключительная, светлая, умная, душевно и духовно богатая, — непохожая на всех. Какая она, Вы знаете? Маленькие ее письма полны ласковости, нежности. Жалею, что так и не придется встретиться. Она поражающе чутка сердцем, и вся она — болеющее сердце. Но почему она — одна? Впрочем — такая всегда — одна»[5]. Постепенно взаимная симпатия переросла в более глубокое чувство. Сходство имен (Ольга Александровна Шмелева — Ольга Александровна Субботина), внешнее сходство, постоянно подчеркиваемое Шмелевым, позволили ему видеть в Ольге Субботиной повторенье «первой» Оли: «Хотел бы побеседовать с ней вслух, многое сказать… — послана она была мне покойной моей Олей, во укрепление: это я твердо знаю. Ибо есть у меня знамение сего дара…»[6] В это время Шмелев возобновляет работу над романом «Пути небесные», прерванную после смерти жены. Ольга Александровна Субботина становится прототипом Дариньки (главной героини) второй части романа. Письма Шмелева к Ильину полны восхищения, радости, творческой энергии. «Она чиста, открыта, детска, и, часто, непостижима для меня. Она давно-давно была в моих предчувствиях, и я несчастен, что она… лишь коснулась моей жизни. […] Но знаю я, что перепиской за почти 7 лет, мы многое нашли друг в друге, настолько, что других слов не надо. Мне было даровано счастье увидеть чудо русской женщины — во всем»[7].
Сравнивая «Роман в письмах» с «Перепиской двух Иванов», можно заметить, что наиболее верно характер Ольги Субботиной Шмелев передает именно в письме к Ильину: «…В Ольге Александровне я встретил лучшее издание персонажей — некоторых! — Достоевского. При всем обаянии — поразительнейшей одаренности!.. — но такие вывихи… такие „спазмы“… Господи, я плачу… Ведь такая душа, сердце… будь светло направлены — огромное могли бы творить в Жизни!»[8]. «Будь я в ином плане писаний, да будь я моложе лет на 20–25 — я бы, м. б., провел ее — такую — в романе. В ней есть несомненная, яркая русскость и страшный душевно-духовный опыт предков. […] Страшный груз… — сколько взято на душу всего поведанного на исповедях! […] Но… много „чувствительности“… — в ней-то и растрачивается глубина-подлинность. Все проходит вспышками, до… „припадков“, условно говоря. Проходит, не осекаясь глубоко. Скольжение. Странный характер, — удивительная мягкость и — порой — непостижимая жесткость, — такая крутая смена, — „буерачность“ и души, и сердца. […] Не хочу судить: жалею, глубоко жалею. Какой бы это был бриллиант, — если бы поддался алмаз граненью!..»[9]