Я хотела писать. Была ночь, все спали. Протягивала к Вам руки, но было так, как бывает при отплытии парохода — Вы хотите обнять еще раз близкого Вашему сердцу, стоящего на берегу, но… между вами пространство, маленькое, но достаточно жестокое.
Я видела это все время во сне.
Как чудно Вы всенощную дали!
И как волшебно это упоминание о Наде, о тоже и у Нади пылающих щеках. Это именно так и бывает, что и других как-то видишь в том же. Я не могу объяснить. И баба на телеге. Флер д'оранжи? Вам я писала, что обожаю жасмин и всякий раз думаю о флер д'оранже, когда его срываю? Писала?
Теперь я знаю как Вы меня обидели. Я счастлива от такой обиды. Она же подтверждает счастье! Но скажите мне отчего? Были мои плохие письма? Неудачны? Плохо выразила верно? Скажете? Или не надо? Откуда знаете, что васильки люблю и даже о голубенькой повязке на голове. Носила.
Конечно в переводе плохом я Вас читать не буду. Вас же нельзя перевести… Такой-то язык, такую душу!
О книгах Ваших?
«Лето Господне», «Родное», «Богомолье», «Человек из ресторана», «Это было», «Как мы летали»149, «Въезд в Париж», «Пути Небесные» и «Чаша» — это я имею.
Читала, но не имею «Солнце мертвых» (читала его лет 10 тому, в тоске и муке ужасной, — сама тогда переживала много муки), «История любовная»150 (хотела все спросить Вас, но не смела, — кто этот мальчик?) меня эта книга очень, очень интересовала.
«Куликово поле» книгой не могла достать — читала в журнале отрывками. «Няня из Москвы» — чудесна! «Старый Валаам»151 не знаю, а также и «Die Liebe in der Kriem»152. Ужасно бы хотела все узнать.
Читала еще рассказы, например «Радуница»153, — душой страдала. «Мери»154 конечно знаю. Конечно плакала. Чудесно! Напрасно и ненужно у некоторых книг я восклицаю «чудесно» и т. д. Все, все Ваше дивно! Каждая строчка! Мне все одинаково дорого! Все — талант. Все! Понимаю, что И. А. 5 раз читал. Я очень люблю И. А. и за то еще, что он любит Вас! А помните: «любить можно по-разному: „люблю цветок“ и т. д.» Ну, не буду!
На днях едет муж моей подруги155. Я не люблю его. А она — прелестна! Красавица и доброта… вот она была бы лучшая Анастасия! Красавица! Но собственная подруга? Не знаю. Люблю бывать с ней. Но никогда не интимны. У меня нет никого. Я женщинам перестала верить. Она добра и русская. Чутка, художница немного. Воспитывать взяла русскую девочку. Детей нет. В этом мы понимаем друг друга. Об этом говорим. Она видала тоже много горя, и жизнь другому, новому давать боится. Не страданье?
Хоть я не знаю, у меня-то иногда двоится. Да разве наше это дело. А кто же даст России смену новых? Я ничего не знаю. Это — одно из моих мучений! Это ужасно откровенно? М. б. лучше и не писать про это?! Мне чуточку даже стыдно.
Кончаю, но в мыслях говорю Вам дальше! Смотрите, смотрите на них и видьте ласточек, и небо, и рожь, и васильки — все это Вы! Ваша сердцем О.
[На полях: ] Будьте здоровы, хранимы Богом. Милый…
Каждый вечер в 11 ч. я с Вами! А Вы?
Цветок Ваш все цветет — чудесно! Удивительно красивый!
Не беспокойтесь о моем здоровье — я совсем здорова. Боли сердца прошли!! Совсем прошли! Я здорова! Не беспокойтесь, дорогой мой!
Посылаю березку — из русского одного садика вчера. Получили мою любимую фотографию, последнюю под деревом в солнце?
Ваш «Свете тихий» должен свет увидеть. Его должны прочесть многие! Вот опять она — Родина!
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
20. IX.41
2.15 дня
Милая сумасбродка… славяночка моя бесценная… прелестная моя выдумщица… ну, что Вы вытворяете с собой, со мной! Знаете, когда сегодня, в десятом [часу] утра, принесли Ваше заказное[92], — вчера и получил Ваш экспресс и тотчас же послал экспресс ответный, — упало сердце… и когда я, еще в полусне, читал, — знаете, что я крикнул, — вслух крикнул, — себя не помня, закруженный счастьем, потрясенный, в неизъяснимой радости..? «Какая сумасшедшая… девчонка!» И в этом последнем слове было столько счастья, нежности страстной, мольбы, — прости! прости, мой Ангел! — отдачи всего себя, преклоненья, восторга, сознанья недостойности, ласки безграничной, любви благоговейной, святой, святого обожанья — нет слов таких, чтобы хоть чуть определить, что было в сердце..! Так переполненная счастьем материнства, только женщина-мать может такое выразить ребенку, когда ласкается, любуется бесценным… целует ножки, льнет вся, вся к нему… себя не помня, — то отступит, всплеснет руками, то душит поцелуями, трется щечкой, себя щекочет ресничками его, пяточки целует и шепчет страстно, как бы в забытьи… — «о, маль-чи… шка… милый мальчонка мой… мой глупышка славный… жизнь моя..!» И