Ради Бога, все, все от Вас приму: укоры (не виновен) — молчанье… (бо-льно!) только, ради Господа, верните себе здоровье, — ешьте, спите… лечитесь… — весь и навеки Ваш, все, все для Вас.
Уверяю Вас, у меня все есть. Нужно будет — мне пришлют мои же деньги, мой труд литературный — у меня на все хватит, будете — все узнаете.
А Россия… — если буду жив — даст _в_с_е. Мне уже предлагали продать литературные права! Конечно, — _о_т_к_а_з_а_л. Вот до революции «Нива»174 покупала за 50 тысяч золотых рублей только «приложить» (*А тут все рухнуло. За эти годы — у меня книг 15–18 вышло. Не знает их Россия. Ну, по-чи-та-ет! Мой тираж в России был втрое сильней Бунина, все рос. [См. примечание 175 к письму № 46.])175. Да мои «детские»176 — в народные школы приносили до 3–4 тысяч золотых рублей в год.
Ну, все Вам расскажу, мно-го интересного, а сколько д_и_в_н_о_г_о! На днях я увидел чудесную Мадонну! Это — Красота! В окне напротив… как виденье! Напишу… — из области искусства. В ответ на Ваше — о, глупенькая моя сестричка! — слово — «Я совсем некрасива». Вот мы об этой красоте и поговорим в письме, ближайшем, если не забуду. А в Париже уж наверное. С трепетом жду Вас. Я не смущаюсь — но трепетанье чувствую… — Вашего разочарования. Ну, будь — что будет. Все свои мечтанья _с_п_р_я_ч_у. Все-таки для Вас останется И. Ш. Для меня — Ваш _С_в_е_т, и Ваш Талантище!
Милая, целую… Ив. Шмелев
Сначала — читайте по «машинке». Я и сам не разберу. Вот что Вы со мной творите!
Но знаю, я не буду видеть строчек. Вы только — и _в_с_е_ — Вы, Ты, родная! Дитя мое, мой Свет тихий — о, сумасбродная девчонка! Что Вы написали! в exprès! о, сумасбродка!
Вы — самая женственная из всех, всех — женщин, да! Извольте написать, безумица, какие духи любите? Очень прошу. Ах, Вы сумасбродка! И потому за это я Вас еще больше люблю — но больше уже нельзяя.
«Она меня — за муки полюбила177… а я ее — за состраданье к ним». Шекспир «Отелло». О, когда увижу?! Как у меня будет уютно с Вами! Ско-лько скажем! Каждый день — годы счастья!
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
23. IX.41
Дорогой, далекий, — шлю Вам привет, и жду, жду письма Вашего, обещанного, ответного… Его все нет еще! Писала Вам в Рождество Богородицы, а думаю… всегда… Не послала то письмо от 21-го. Слишком много слов, а все не выражают. Я так волнуюсь чего-то. Меня волнует особенно пока я не узнала откуда Ваше отчаяние тогда было? И почему Вы (когда еще все ясно было) вдруг написали: «Воображение Ваше может разгореться и многое испортить» (* «я чувствую, как Вы свыкаетесь со мною.» Вы боялись этого? Скажите!). Я навоображала? Что это: «учитесь властвовать собою»178..? Я должна знать. Весь день я с Вами — читаю все Ваши письма, потом метнулась к «Путям Небесным», — опять за письма… Мне все же странно, как Вы отговаривали (прямо трепетно) меня от приезда в Париж. И «быть благоразумной, считаться с условиями жизни». Объясните? Напишите подробно какое письмо мое было от 24-го — 26-го и какое от 31-го? Я все забыла. Пишу так много. Много на бумаге, а в мыслях еще больше. Сию секунду девочка из деревни принесла мне Ваш expres. Какое трепетное чувство, — сейчас открою.
Прочла.
Ответ мой, не на письмо, конечно, а на ТО, на Ваше, главное — найдите в сердце Вашем! — Как мучительно мало слов, — как много чувств, и… трепета, и счастья…
Как назову Вас, какими (жалкими!) словами скажу о том же?!
Нет, я хочу сказать Вам прямо, словами, и пусть извечно-знакомыми всему миру; не потому ли и вечно-живыми, как обмоленная икона в храме?! —
Да, я люблю Вас тоже. Давно, нежнейше и полно, и свято! Люблю.
«Вы не случайны в моей жизни, и, быть может я — в Вашей». Сказали Вы. Не бойтесь, отчего же это «быть может»? Да, знайте, люблю Вас. Всей силой души и сердца. Не говорила, не писала. Робела и не знала, нужно ли Вам это. А впрочем м. б. сама не оформляла, не сознавала. Но Вы могли увидеть души глазами в каждой моей строчке.
Поверьте, обязательно поверьте, что все время я была в тревоге, трепете и ожидании; я духом знала, что все именно _т_а_к_ и будет. Я знала не словами, не разумом, а чем-то высшим. При мысли о Вас сжималось сердце. Я выразить бы это не сумела. Я понимаю такое «знание»179 Дариньки. Таак понимаю!.. Вот и теперь я «знаю» еще и другое что-то. То, что Вас больше всего терзает, но не скажу. Нет, не скажу.
В моем стихе-безумье к Вам (не пошлю его ни за что!) намек есть бледной тенью на то, тонкой тенью, как дух мимозы. Не думайте, что что-нибудь, чего мне стыдно, — нет — это очень, очень свято! Я не потому молчу. А просто сердце приказало пока молчать.