Как хорошо — Вам — 37! — это пора расцвета, так Вы юны сердцем!
«Неупиваемая»! Ты мне Ее дала?! Ты, Дари? — Святое Слово дало мне Вас, Оля, Оля… — Чтобы я молился Вам. Мое искусство вернуло мне _в_с_е, так беззаветно принесенное ему, — Вы вся из него вышли. Из чистоты всех _л_и_к_о_в. Может ли быть награда — _в_ы_ш_е! Нет. Как хочу видеть Вас — сидеть, рука с рукой… и ни о чем не думать — Вас чувствовать, весенняя, — нет, Вы не «чужая», Вы — моя.
В такой душе — в святом хаосе — может ли твориться?! Но — зреть может. Созреет. Бу-дет. Будет жить. Вот они, — «Небесные пути». И по земле они проходят, небо на землю сводят. Надо найти его и показать.
С Вами я этого достигну. Так я верю.
Непременно примите antigrippal. И — укрепляйтесь. Берегите себя, родная!
[На полях: ] Пишите! Я Вам много послал. Вот мне творчество, — да, это нужно, так велено! Да будет. Пересмотрю все и отвечу. Покойно спите.
Как Вы расшиблись на велосипеде? Боли в груди — от этого?
Нет минуты, когда Вас нет со мной. Сегодня, в 6 ч. утра я звал Вас. Как ласкал [1 сл. нрзб.], называл.
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
2 окт. 41
Родной мой… Пишу открытку, чтобы только сказать, что все эти дни писала Вам тома и… не могу ничего выразить. Не могу писать. М. б. все это сумбурное пошлю после, а теперь не могу. Пишу это. Коротко, чтобы не запутаться, чтобы молить Вас не страдать, не мучиться ожиданием писем, не делать ложных себе тревог… Я просто потрясена всем Вашим. Много Ваших писем получила. Я потрясена так, как никогда. Почти больна. Не пугайтесь — Вы не виноваты. Тут много чего! И с ужасом представляю, что Вы можете тоже нечто подобное переживать… Умоляю — берегите себя! Берегите нервы! Пока что скажу, что для всего, нашего, что от Бога — верю, что от Бога! — нам больше всего нужно хоть относительное спокойствие — иначе все будет еще сложнее. Я не посылала мои письма еще и потому, что боялась вспугнуть Вашу работу в «Путях Небесных». А теперь просто… не могу. Не мучьте себя представлениями «страхов», — я все та же. Нет — больше, гораздо больше «той же». Ваш вопрос, между машинных строчек от руки… «не омрачил», конечно. И потому я еще хочу сказать, чтобы Вы не думали, что если я молчу об этом, то это _з_н_а_к, что «омрачило». Как Вы там условились. Но я потрясена. Господи?! Я не грешила, нет, нет, я только сердцу дала волю… Из важного еще одно: в Париж я не смогу приехать. Я это теперь знаю. И это мне большое горе… я знаю также, что встреча нам необходима — Вы должны меня увидеть. Я — не Богиня. Обнимаю. Люблю. Ваша Оля
Сегодня я во сне (впервые) Вас видела. Очень странно… А вечером вчера, читая письмо Ваше «сейчас ровно 11 часов вечера…» — читая именно эти слова, слышу бой башни — 11!! Все что Вы пишите — я знаю, угадываю наперед. Пугающе… Пишите мне, только не надо ничего, что «auffallend»[104]; ради Бога, не надо ни духов и ничего! Все, все есть, что надо. Мне так немного надо! Я грим употребляю очень редко, только, чтобы не быть «отсталой». У меня еще очень свежи краски — это мой козырь, — и не выносит лицо никакой «приправы». Даже мыло не выношу я для лица, и моюсь только холодной, очень холодной водой. Да, как Дари! Дари сегодня снилась! Какой у меня голос? Пою я меццо-сопрано или даже альтом. Грудной голос. Нам нужно видеться!.. Я знаю, что я должна Вам многое сказать… но отчего же не могу?.. Не могу… Я отдохну немного и напишу. Не сердитесь. Берегите же себя! Нам нужны силы. Пишите же «Пути»! Бог Вам в помощь! Муж мой многое знает (* и это очень сложно!). Я слишком плескалась счастьем — не могла иначе, не могла и лгать. Помолитесь крепко и за меня. Мне очень тяжело и сложно!