Ты не понял меня ни в письме, ни в жизни… В жизни — я и не думала «отбиться от родимой стайки», не стремилась никогда объевропеиться, душу свою опустошить не хотела… Разве она опустошилась? Иногда — помимо моей в том воли… не знала… может быть…
Я не с отчаянья, не с обиды, не в порыве и не на-зло ушла к нерусскому. Все тут несколько сложнее.
Письмо большое даст тебе больше, но здесь скажу лишь, что в этом нерусском, я нашла тогда больше, чем в окружающих меня своих. Я подходила к людям, нося в себе чудесный идеал, — м. б. образ отца моего… Искала нечто определенное. В тех, своих, кого я встречала, — было все так мелко… Молодежь в эмиграции меня поразила своим духовным уродством. А мужчины, как будто соскочившие со стержня, не представляли уже больше того, что делает мужчину ценным. И над всем этим еще какой-то цинизм и молодечество такими «достижениями». Были верно и другие, но мне не привел Бог встретить. Я много перенесла неправды, горя. То письмо тебе расскажет. Увидишь, какой камень был мне положен в протянутую руку222. И что я видела в среде «своих». Они мне не были _с_в_о_и_ по духу. Дух они вообще всякий в себе гасили. Я осталась очень русской!.. С этой стороны мой посажёный отец223 меня знает достаточно близко. Прошу тебя, — спроси его обо мне! —
В муже я нашла человека близкого по духу. В нем нет совсем той грубой силы, которую я так не люблю в мужчинах, верующий по-нашему. Россию любит и знает.
И другое: — он дитя, на редкость дитя, с большим надломом в жизни. Его вести мне нужно было шажочек за шажочком. И. А. так много об этом знает. Когда я приняла его, — он сам не верил в то, что право на жизнь имеет, что есть же в жизни _р_а_д_о_с_т_ь. Меня И. А. предостерегал, что трудно будет мне… Но я взялась… и перед алтарем (и _н_а_ш_и_м_ тоже!) сказала «да». Мой муж остался конечно таким, человеком вне жизни… Трудно мне Вам все это объяснить. Скажу примером: страстный он любитель книг, растратил капитал на них, скупает за безумные деньги (теперь, положим, после войны не может) редкостные экземпляры и… неразрезанные стоят они в шкафу. И даже не у нас в доме. До них и не доберешься!.. Это любовницы его неласканные, в гареме ждут череда… А я? Я тоже — такая книга…
М. б. когда-нибудь момент наступит, и ему захочется заняться мной серьезно… Он любит меня, без меня в делах — ни шагу, верен, понятно, — да ему и не до женщин! Ведь это какая-то жизнь, — а он вне жизни. Он массу помогает, тратит на это время, но для себя (а я, считаюсь конечно тоже «для себя») — считает преступлением такую роскошь. Жизнь — это долг, обязанность, — но никогда не радость. Я часто говорю ему, что у нас нет духовного обмена, о чем мы так мечтали. Его это убивает, но… ничто не меняется. Все время его, от раннего утра до ночи, забито всем, чем угодно. Обещает измениться, — но я знаю, что все так же и останется. По своим качествам — это человек редкостно-прекрасный. Но каждый из нас живет сам по себе. В мое рожденье (1939 г.) была еще и ссора, — сдали его нервы (не удивительно!) — я, понимаете, не ставлю «каждое лыко в строку», — прощать умею. И многое ему прощала. Но было горько, что в рожденье… И вообще у него — воскресенье, понедельник, будни, Рождество, Пасха — все одно, — один мутный день долга. Когда мне особенно тяжело бывало, я напоминала себе о том, что и заранее знала, на _ч_т_о_ иду, и что знала, что его вести надо. Меня предупреждал И. А. Встреча со мной спасла его от гибели тогда. Это не одна я знала, а и его сестра. Он весь больной был. Понимаешь, как сложно?
Но я скажу Вам здесь всю правду, — я все-таки (несмотря на обещание пред Богом) — уйти хотела. Это было раза 3. Последний раз однажды в Wickenburgh'e, на Троицу. Разойтись друзьями. Потому что не имела больше силы вести его, безрезультатно… вести, бесплодно. Но всякий раз… жалела… Дитя он, беспомощный ребенок. Сережа мне говорил как-то: «без тебя ведь в одну неделю свернется с толку». Он всем верит… Ему бы кабинетным человеком, профессором быть, а не с жульем-мужиками дело иметь. Я оставалась, повинуясь, жалости и долгу, и… любви?? Да, я не знаю, можно ли любить 2-х сразу… Или это жалость — будто любовь? Вот написала и боюсь, что обидишься, не поймешь меня… Ты успел уже запугать меня! Ты должен это понять! Пойми! Мы много с ним перенесли вместе, — получилась, конечно, известная сплоченность, — что бы это ни было…
Но ты поймешь, что я страдала. Я не жила, я убивала, и убиваю дни. День за днем всю жизнь. Порой я в исступлении ему кричу об этом, взываю… Теперь, впрочем, нет… Теперь я не прошу его ничего «исправить». По лозунгу: «чем хуже, тем лучше», м. б.?
Теперь с тобой, любя тебя, я предоставила все теченью. Клянусь тебе — я так сказала перед _Б_о_г_о_м: пусть будет так, как нужно, как покажет Господь! Я ничего (обещала Богу!) не хочу форсировать. Я все вручила Ему и жду… Я спокойно жду. Нельзя метаться. Иначе (если метаться) — не от Бога будет, придет решенье. Не думай, что у меня не хватит силы уйти (хоть это очень трудно, я знаю, — мама была за разведенным II-й раз), — но знай, что этот мой уход м. б. уничтожит тоже одну жизнь! Надо как-то выждать, — что мне Господь откроет! Ты в письме меня не понял: не не хочу, не убегаю, не испугалась — а _н_е_ _з_н_а_ю,_ _н_е_ _м_о_г_у, _н_е_ _с_в_о_б_о_д_н_а!