Еще одно: когда ты мне вот так ужасно говоришь, я начинаю жалеть, что тогда тебе писала. М. б. было бы тебе сейчас без меня покойней? Да? Не надо было письма 9 июня 39 г.? Я вся разбита… За что ты мучаешь меня? Успокойся! Дай, мой любимый, я разглажу лобик, вот снизу вверх и к височкам, как бывало у папочки «разгоняла думки»! Не надо же так беспорядочно себя тиранить! Спи ночи! Кушай! И главное — займись трудом! О. А. тебя об этом просит! Чего ты хочешь? Заболеть? Чтоб я свернулась? Я сразу же почую, когда ты перестанешь так плохо себя вести. Успокойся. До всякого твоего письма я буду знать это! Исправься же! А то я рассержусь. Серьезно! Нам нужны силы! Пиши «Пути» — если любишь меня! Я так много терплю любви твоей ради! Ведь ты не хочешь же меня утратить?! Получил ли ты мою фотографию — она плоха. Ничего не вышло. Видел ли мужа подруги? Перо я посылаю в знак именно труда в «Путях», — пусть оно тебе обо мне напоминает! Ничего не написала на портрете из-за оказии — неловко было. Пришлю отдельно — подклей! Что ты писал Квартировым обо мне? Меня это волнует! Зачем? Очень смущает! И потом еще одно: я очень, смертельно стражду в думах о бабушке. Все эти семейные отношения так ужасны, что когда радость дяди Ивика достигнет высшего предела, — я буду тосковать… до смерти. Это не слова. Тогда мне жизнь — не в жизнь… Не надо жизни! Я ведь знаю, знаю, что тогда будет! Как разочаруется, как разбит будет и сам дядя, увидев осколки своих надежд, именно потому, что он _и_с_к_л_ю_ч_и_т_е_л_ь_н_ы_й! Я так много знаю! Если бы он также все знал!
Но довольно… То, что я читаю через г-жу Земмеринг, — делает меня больной… Пусть дядя Ивик меня пощадит! Я извелась! Как я хотела бы сейчас к И. А.! Я изрыдалась бы до полного изнеможения, выплакала бы все горе! Я так прибита! Я кончаю. Мне так холодно, я вся поледенела. Лечь хочется.
Не мучайся — этим ты мне поможешь! Успокойся! Все будет хорошо! Так, как надо! Как Богу надо! Нельзя же силой у Него выхватывать, торопить сроки! Начни работу! Ты должен! Ради меня, если действительно, действенно любишь! Я тоже ищу успокоения в труде! Не порти жизнь! Тебя любят, перед тобой открыто сердце! Ведь не по нашей воле устроить что-либо так, а не иначе! Даже визу не достать для проезда. Волей-неволей сдержать себя придется! Успокой нервы — мне совсем не импонирует твое такое состояние! Ты должен изменить такое… больное. Спи, хоть с таблеткой, кушай, трудись. Пока что брось обо мне думать, не пиши, если это тебе трудно. Я жду твоих писем, но для тебя и эту жертву принесу.
[На полях: ] Целую и благословляю. Твоя Оля
Умоляю — успокойся! Я же все _т_а_ же!
Если любишь, — пришли все, что мне писал! Я хочу все знать! У тебя много моих неотвеченных писем. Ответь же!
Как все вы, — мужчины, одинаковы!
Письмом я не довольна. Не так бы говорилось. Но не пишу новое. Тороплюсь отправить. Мигрень и озноб.
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
17. Х.41 12–30 дня
Солнышко мое, Оля! — так мне дорого это словечко — ласка. В 8-м ч. первой мыслью — ты, _к_а_к_ я звал тебя! Ты без меня не можешь теперь, — и я не могу без тебя. Сейчас впивал твой «стих», — о, какая сила любви, несравнимой ни с кем нежности, _с_в_е_т_а, — вкус к _с_л_о_в_у, — что ты себя мучаешь сомнениями! Поэты наши, поэтессы — позеленели бы от своего бессилия перед тобой. У тебя — ток сердца, несравненный, его биение — ключ живой, тобой поется _ж_и_з_н_ь, все от глубин души и недр, — это поэзия, истинная, мой жемчуг — женщина! У тебя ритм звучит, ты так напевна, свирель живая, ты так _о_т_к_р_ы_т_а, дива — чудо… мой ангел светлый, птичка заревая! Ольга, не смей себя бранить, ты делаешь мне больно. Ты не знаешь своего «хозяйства», чем ты владеешь. В твоей головке, в сердце, в _д_у_х_е… в Душе… — для меня Душа _в_ы_ш_е_ духа… (Пусть грех!) Дух лишь проверяет, стережет Душу, ведет ее… — и с этим ныне согласно последнее течение немецкой философии, — и религиозной, — _Д_у_ш_а — _в_с_е_ в человеке, его глубинная сущность. Так вот, твоя Душа — хозяйка великолепного «хозяйства», в твоих недрах. Целые дворцы там! — а ты сама знаешь в себе — пока! — лишь две-три комнатки, можешь туда входить, дышать, оттуда брать то-се, для «обихода», — он богатый, о-чень, этот твой обиход, который ты сейчас творишь… но по-мни, глупая! упрямка-девочка, кинарка-юнка… ты лишь пробуешь робкий голосок свой, только еще горлышком учишься играть, — я вижу, как там горошинка играет… Будешь сильнеть, расти, — ты же — юн-ка! — о, ка-кая бу-дешь! Верь мне, Оля, я не обманусь, нет, в э-том — не могу обмануться! Все больше будешь узнавать свое «хозяйство», ключи узнаешь, от всех комнат твоих дворцов, — раскроешь… — заблестишь от радости, от счастья творческого, _т_в_о_е_г_о! Я вижу: вот, новое открыла, — свету сколько, тут жемчуг. Вот, еще дверь, открылась неожиданно — топазы, шампанские, льются, в солнце. Еще, вот этот ключ… — изумруды, ослепленье глаз. Вот, там… — сапфиры, твои глаза живые, синие какие, в _н_е_б_е_ все. И так, всю жизнь… все _н_о_в_о_е… все ярче, громче, жарче. Конца не видно, — а — подвалы? там — что..? О, глубина там, _з_р_е_л_ь, _в_и_н_о… из винограда, от топазов, изумруда, жемчужно-черного муската… — настойное, густое, от _л_ю_б_в_и_… — венец твой, увенчанье Духом. Веришь? _в_и_д_и_ш_ь_ ли, моя певунья?! «Увидь, увидь…» — как славно-детски говоришь ты, — _в_с_е-о я помню, что находило твое сердце для меня! «У-видь!», «у-видь!..» — да это так поет весной, в солнечном молодом саду, в березках, чуть тронутых зеленым клейким пухом… пеночка поет на солнце, малиновка играет горлышком — «у-видь», «у-видь-у-видь..!» Увидала, _в_с_е? Тепло тебе, на солнце, под березкой, в пеньи..? Плечиками ежишь, от восторга, как девочка, бывало? да? Ты _в_и_д_и_ш_ь..? Я — ви-жу… всю тебя… всю, всю… даже как тебя моют в корытце, ма-ленькую… глу-пенькую такую… пупсика-девульку… Я тебя целую, Оля… как люблю тебя! Ты чувствуешь, как сильно еще во мне _т_а_к_о_е_ чувство? Да, _ж_и_в_о_е. _