Все это время была давящая тоска, так что я маме даже сказала, что: «или перед болезнью, или что случится». Была очень мутная жидкость — судя по осадку — коричневатая кровь. Послали исследовать. Жду ответа. Дрожу, боюсь. И… уверена, что кровь. Что же? Ничто не помогает! И какое безынтересное отношение к пациентам — даже не потрудятся поискать дальше, углубиться в этот «загадочный случай». Я не знаю, что мне еще делать! Я в отчаянии! Ну, хоть бы знать, что такое! Это же невозможно часто. Я и так стала страшно малокровна, хотя и прибавила в весе от ничего неделания (физического), от вечного «упитывания» почки. А завтра собирались к Сереже, — ждал нас с января к себе в гости. Все, все пропадает, что ни наметишь! Тогда хоть 2 года перерыв был, а теперь что!? Пью регулярно Виши-соль. Ну, что еще надо? Ничего пряного в рот не беру. Сплю на спине. Живу как в вате! Тоска была ужасная все это время. Сколько раз писала тебе, и все это было так гнетуще, что не хотелось тебя омрачать, — не посылала. Ты не сердись и не надумывай обид. Ванюша, я очень подавлена. Болей не было ни вчера, ни сегодня. Не думаю, чтобы камни. Маму жалко. Утихла и бросила радостные сборы к сыну, а как она этой поездки ждала! Ах! Всегда так вот со мной: все всем порчу! Еще 2 часа до звонка доктору… Не знаю, что еще делать с собой. Ехать в Париж к докторше теперь и думать нечего. Все равно не разрешат. Друг наш даже и не советовал. Кстати: его адрес не надо давать. Неудобно. Да и пример с Fr. Zömmering очень красноречив. М. б. Фасин муж соберется, тогда попрошу его, если буду здорова, отвезти тебе чего-нибудь. Вчера я была в одном имении, где ковром цветут подснежники. Посылаю тебе цветочек. Целую тебя и благословляю. Помолись за меня. Оля
[На полях: ] 27.II утро
Доктор вчера звонил поздно; — это кровь и довольно много. Говорил, что белок есть. Только ли от крови (кровь содержит много белка) или и помимо? Спала плохо. Чувствую себя плохо. Больше крови не было. Лежу смирно, затаившись мышкой. Но что же делать? Домашние все ходят понурые… И какой чудесный день! Целую тебя. Оля
И. С. Шмелев — О. Л. Бредиус-Субботиной
10. III.43
Олечек, миленькая моя бедняжка… перечитывал твое письмо (26–27.II), и как же мне больно, за тебя, тобой больно, страдалица неповинная! Докторша то же сказала, что и я: с больной почкой жить в сыром климате — это ядом себя травить. Возьми голландскую медицинскую статистику: уверен, что болезни почек и крови (сосудов) — ревматизмы, как и туберкулез — на 1-м месте. Это — заколдованный круг — в таких условиях леченье — безнадежно. Обрати внимание — самые сырые месяцы — ухудшение. С того и слабость, — не только тут малокровие, но и ослабленность сердца. К искусственным [выпотам] — нельзя прибегать. М. б. и травы тут вредят. По-моему (прости неуча!), какой-то ничтожный дефект в почке, ослабленность какой-то точки тканей ее и сосудов не могут вернуться к здоровью, т. к. все время «в работе чрезвычайной». Мудрая природа дала живому существу исход — отдых: испарение порами. (При болях почки обыкновенно горячие ванны, но это в нормальных условиях, в клинической обстановке, а не на ферме, хоть и в благоустроенном доме: у вас же все пропитано влагой!) Возможно, что и не _в_с_ю_ работу выполняют почки, — м. б. ничтожные следы мочевины — в крови… — отсюда и слабость, и подавленное состояние, и приступы внезапной лихорадки… Олюночка, умоляю: добейся, заставь своих родных и друзей добиться, чтобы тебя перевезли куда-нибудь в более сухой климат, м. б. в вашей гнилой Голландии есть и холмы, более сухой воздух?.. Или — в Швейцарию, Германию… Пусть я не смогу встретиться с тобой, — не для себя же я это, — только бы ты оправилась, стала прежней певуньей-птичкой! Пришли скорей историю болезни (anamnesis!), я покажу, попрошу докторшу посоветоваться со специалистами. Все она сделает, я упрошу ее. Она для меня — предел внимания! Молюсь, всем сердцем взываю — да исцелишься!
Третий день я без старухи. Отпустил. Зажилась и стала дерзкой. Я этого не терплю, чтобы мне садились на голову. Она повадилась, выбивая время, приходить все раньше. Недавно в нашем доме обокрали квартиру (уехали на несколько дней жильцы), отперли отмычкой, что ли… С того дня я стал накладывать цепочку. У А[нны] В[асильевны] был ключ, но при цепочке мне надо ей отворять. Раз сказал: позднее приходите: не мо-жет… надо работать. Она — жадная, работает с 8 утра до 11 ночи! У меня 6 дней в неделю с 8 до 3 до 4. Я ей платил много (болезнь заставила), не усчитывал, а дела-то у меня — мало для нее. Ну, сидит — ковыряется, штопает. Молчу. Она мне становилась в месяц до 1400 фр. — это по здешнему масштабу — огромная плата (за легкую работу: ни стирки (все отдаю), ни полов не натирает (я не позволял, не по ее годам, да и чисто у меня)). Ничтожную посуду помыть, что-то состряпать: я ведь живу спартанцем, разносолы редки, а то все — овсянка, картошка… [молочный кисель]… — сам все легко могу. И вот стала, как нарочно, являться раньше и раньше: в пятницу — в 7 3/4, субботу в 7–35, понедельник 7–25. Меня взорвало, что она неумолчно звонит: я не слыхал, крепко спал, после плохой ночи, — от длительного звона проснулся, и у меня сразу — головная боль! Решил ждать, долго ли будет звонить. Наконец, оделся. — Говорю — то и то. «Ну да, вам спать, а мне надо работать». Терпение мое лопалось, но я сдержался. Слышу — ворчание: «могу и совсем не приходить». Ну, довольно… «Да, уходите и больше не приходите». Тем и кончилось. Будто черт ее накалил. Сказал ей на прощание: «ну, святой человек… хорошо Вы начали Великий Пост!» И, вообще, стала «выбивать часы», но я жалел и — наплевать. Но всему есть предел. Просил друзей — поискать новую слугу, русскую, пожилую, честную.