Ванюша, если преломишь гнев на милость, то ответь мне на это письмо, я тебе много дум своих тут сказала. Бывает ли так и у тебя? Оля
Вот такую тоску я не испытала, читая его стихи. Ну, до свиданья. Обнимаю. Оля
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
8. IV.43
26. III
Что с тобой, дорогая моя Ольгу ночка? Вот уже 17-й день (с 22.III, когда я получил последнее твое письмо)205, я не знаю о тебе. Впервые за эти годы такая неизвестность. Что мне думать?!.. Ты меня забыла? Я уже _в_н_е_ твоего мира душевного? Не нужен? Тебе уже безразлично, жив ли я, здоров ли, страдаю ли… Ты _о_т_р_е_ш_и_л_а_с_ь_ от всего, что связывало тебя со мной? Нет воли на это — даже? Но что же _э_т_о? Болезнь? Боже мой, я так подавлен. Я старался вернуть тебя к _ж_и_з_н_и, пусть полупризрачной. Я бессилен? Не писать? В таком состоянии, как у тебя, и мои письма — ничто для тебя. Я писал тебе, переписывал для тебя рассказы, посылал фото, достал акварельный портрет, — как его тебе послать — не знаю! — я сохранил для тебя и «Чашу», и «Пути», отказался отдать другим, хотел, чтобы ты, когда наступит (скоро, м. б.!) время воспроизведения на экран, могла сама дать любимые тобой образы… — все напрасно. Ты не ответила мне даже. Нет, я не обижен, я знаю, что ты не владеешь собой. Но _н_а_д_о_ же сделать усилие! Вернуться к жизни. У тебя idée fixe[70], что болезнь твоя неизлечима. Надо бороться с этой мыслью. Ты болезненно сделала себя как бы центром вселенной. Вся — о себе, все — свое, твой недуг! Так закрыть все (и меня, конечно,) _с_о_б_о_й… — это же страшно, это — болезнь воли, это — полная неврастения. Т_а_к_ предавать себя, так все забыть — во имя _с_т_р_а_х_а_ и боли за _с_е_б_я!? А когда-то писала: Я за свою идею готова хоть на костер! Значит _б_ы_л_о_ для тебя что-то дороже жизни? дороже тебя самой? Ты плюс твоя _и_д_е_я? Вернее: _и_д_е_я. Неужели ты так опустошена таким ничтожным, как временное заболевание? Я теряюсь в выводах, причинах, — в итоге. Думай о других — сколько горя! Вспомни, как переносил свою болезнь Паскаль206. Как работал!! А ты — какая слабость! Ты не находишь сил представить себе даже, (только на миг _п_о_н_я_т_ь!), как мне все это больно. Мои-то страдания для тебя — _н_и_ч_т_о?! Забыть тебя, как ты меня забыла? Это мне очень трудно, очень больно. Я снова в черном одиночестве, как в июне 39-го. И не знаю, чем оно кончится. У меня уже нет желания _б_ы_т_ь. Тебе и это безразлично?.. М. б. я скоро свалюсь, — так мне _ч_у_е_т_с_я. Я — как пятак: пока _к_а_т_и_л_с_я_ — не падал. Я чудом преодолел болезнь. Да, чудом. Врачи были поражены. Теперь — я махнул рукой на себя: меня уже ничто не связывает с жизнью. Да и жизнь-то… какая она — жизнь наша?! Если бы ты знала. Я бросил «Пути» свои… к чему? Они не будут закончены. Мне это не нужно. Теперь — не нужно. Без тебя — мне ничего не нужно. Я тебя узнал — так чудесно! — и полюбил сильно и так чисто! Ты у меня — единственное дорогое в этой жизни. И _т_ы_ — _у_ш_л_а_ от меня. Меня — вот при этом-то — не пронизало болью даже известие, что любимая моя сестра, младшенькая, сестренка моя, Катюша моя… умерла… в 38-м году! А я только в субботу (3 апр. 1943 г.) узнал от племянника. Я только перекрестился. Было скорбно, пусто-скорбно. Теперь я плачу… — вот сейчас, плачу… — как пусто кругом. За что все?! за что, Оля…?! Дать столько, пусть в письмах, (мое воображение все это оживляло, переводило в _б_л_и_з_к_о_е), и — _т_а_к_ оборвать, мОлча, угасить неслышно, погасить, — как уже не нужную свечу. Господь с тобой. Я бессилен оживить тебя. И я не стану ни ранить укором, ни призывать лаской. Тебе безразлично _в_с_е. Но, Господи, что же делать?! Оля, найди последнее усилие, сделай, верни себя себе, — не мне, пусть только себе. Живи. И скажи мне — я живу. Довольно и этого. Целую. Твой Ваня