Это понравилось «Иннокентию Скородуму» и «Ульяне Гроховец».
«А спорим, что видя утром твои мокрые простыни, все думали, будто у тебя энурез, а это ты всю ночь плакал, повторяя: «Я неудачник, я неудачник…»?» — написал «Раскольников».
Модест Одинаров промолчал.
«У меня бывает сходное ощущение, — поделился «Олег Держикрач». — И как вы с ним боретесь?»
Его искренность предполагала ответную, и в приступе откровения Модест Одинаров застучал по клавиатуре, то и дело заливая ее остывшим чаем:
«Признаться, никак, спасает работа, как мельничий жернов на шее».
Дождливой ночью, прижавшись лбом к холодному стеклу, он смотрел на расплывшееся внизу море огней, в котором у него появились знакомые, и гадал, в каком окне они живут, а так как они могли жить в любом, ему становились небезразличны все. Модест Одинаров теперь с особенной ясностью осознавал, что все пройдет бесследно, как капли, стекавшие по окну, вспоминал свои юношеские переживания, которые были бесконечно далекими, и не понимал, отчего придавал им такое значение. «Думал о себе много, — оперся он о подоконник, чувствуя, как барабанит по лбу холодный дождь, и видел себя витязем на развилке, которого, пойди он направо или налево, ждет тупик. — А к чему нерешительность, раз все равно умру?»
За долгие годы Модест Одинаров впервые почувствовал себя, будто в семье, о которой всю жизнь мечтал и которую так и не создал, а с Ульяной Гроховец у него завязалась личная переписка. Он поведал ей о своей жизни, она — о своей мечте.
«Вы мне верите? — не выдержала раз она. — Верьте, иначе писать бессмысленно».
«Для меня вы такая, какой представились, — ответил он. — Да и зачем вам лгать?»
Прочитав, Полина Траговец залилась краской. Она уже пожалела, что все это затеяла, но отступать было некуда.
«Вчера прилетела с островов. В самолете так трясло, что, кажется, я до сих пор прыгаю на батуте. Среди кокосовых пальм был у меня очаровательный мулат. Мы занимались любовью по три раза на дню, а ночью прямо в постели, как волки, набрасывались на еду. На мгновенье я даже потеряла голову. Страсть опасна, рискуешь испортить жизнь. Не попрощавшись, я упаковала чемоданы и улетела первым же рейсом. Советую и вам почаще наступать себе на горло!»
Так вела себя Ульяна Гроховец. А из Полины Траговец мать сделала безопасного врага, которым забавлялась, как бумажным тигром.
— Ты стала несносной, — дразнила она дочь, помешивая на кухне овощной суп. — Все время перечишь. Убить меня хочешь?
— Что за выдумки, мама.
— Ну, вот опять! Я знаю, ждешь моей смерти, чтобы привести мужчину.
— Это неправда!
— Тогда скажи, что любишь свою мамочку.
— Ты же знаешь, что люблю, и мне больше никто не нужен.
Натянув улыбку, Полина поцеловала дряблую щеку, провела ладонью по седым, растрепанным космам, а, закрывшись в комнате, зарыдала в подушку. Она думала, что ее жизнь прошла, так и не начавшись, бормоча в утешение, что все несут свой крест, оттого что некуда пойти. Дождавшись пока за стенкой стихнет старческое брюзжание, она включила компьютер и, все еще всхлипывая, написала:
«Главное, не стать жертвой, а для этого не надо жалеть себя».
Это понравилось «Модесту Одинарову» и некоему «Сидору Куляшу».
По утрам Модест Одинаров по-прежнему громко включал радио, до синевы брился, отстукивая по рулю услышанную мелодию, торчал в «пробках», а на работе ненавидел начальство. Но день пролетал незаметно, ему удавалось зайти в Интернет и оставить сообщение, так что возвращался он, предвкушая комментарии. После работы он раньше тщательно готовил себе пищу, раскладывая по тарелке мелко нарезанный укроп, жарил стейк или цыпленка, а садясь за стол, вспоминал одно и то же.
— Даже мертвецы высыхают, потому что перестают есть, — кормила его с ложки мать, когда он оставлял еду на тарелке. — От голода они грызут себя изнутри.