А поодаль – скорбь мирская.
Плачу я, а смех сквозь слезы
Снова радугой сверкает.
От таких противоречий
Можно потерять рассудок.
Он дрожит, как хвост овечий
От твоих обидных шуток.
Но обидеться серьезно
Не могу: доходит поздно.
45
Я писать не перестану
Для тебя и о тебе.
Не поможет – тайно стану
Предаваться ворожбе.
Может быть, пойду к цыгану
По вопросу о судьбе.
Может, вообще застряну
На метле в печной трубе.
Жаль, я против чертовщины,
Колдовства и штурмовщины:
Я – за планомерный труд.
Ибо знаю: ни кудесник,
Ни шабаш и ни воскресник
До добра не доведут.
46
Не знаю, зря или не зря
Я против суеверий:
Тринадцатого декабря
Ты отворила двери…
Был красным лист календаря,
Воскресным – день недели,[2]
И мы, короче говоря,
Друг друга разглядели.
Тринадцатого мая я
Тобою был отринут.
Тринадцатого декабря
Тобою снова принят.
А в январе сего числа
Ты ручку мне преподнесла.
47
Наверно, чтобы не было старо
То, что пишу я, своему поэту
Ты подарила вечное перо,
Похожее по форме на ракету.
Ракета: современно и остро.
Я понимаю современность эту —
Ракетой мысль взлетела над костром,
Сжигавшим тех, кто так же рвался к Свету.
Костер, зажженный Разумом в пещере,
Рассеял мрак, и отступили звери.
Но Разум вечно окружен зверьем,
И много жизней пламя погасило.
Так кто же победит в игре с огнем?
Добро иль зло? Рассудок или сила?
48
Как мой отец ухаживал за мамой?
Смешной вопрос, какой уж тут рассказ:
Нам не понять, какой бывала драмой
Любовь, что к жизни вызвала всех нас.
Но голос крови, властный и упрямый,
Живет во мне: я весь в отца сейчас.
И мне идти дорогой той же самой
К своей любви и тоже – в первый раз.
И вновь проблемы долга и морали,
И мне сомненье душу тяготит,
Что тот же путь я обрету едва ли:
Была война. На ней отец убит.
А мама, вспоминая говорит,
Что ей таких сонетов не писали.
49
Мы так близки: каких-то три квартала,
Всего каких-то семь минут ходьбы.
Не так уж много – и не так уж мало:
“Рукой подать” и все ж – “рука судьбы”.
Пожмем ее и все начнем сначала,
Забыв про “если” и отбросив “бы”,
Мне мало идола, мне мало идеала —
Как женщина пойми мои мольбы.
Пойми меня, как понимала прежде,
Простив неугомонному невежде
Его желанье дерзкое посметь
Тебя любить не будучи любимым…
Все в жизни поправимо. Только смерть
Все в жизни делает непоправимым.
50
“Кто любит – идет до конца.”[3]
Есть строчка такая у Грина…
А я – только-только с крыльца,
И где-то еще середина.
И много во мне от юнца —
Едва ли я – зрелый мужчина,
Но мне не скрывает лица
Зато никакая личина.
Я весь пред тобою раскрыт,
Как эти стихи – на ладони.
Не очень красивый на вид
Твой самый последний поклонник:
Личина не скроет лжеца —
Ему не дойти до “конца”.
Часть третья
“ Опять – двадцать пять.”
51
“Певец Давид был ростом мал…”
С медицинской точки зрения
Объяснить все очень просто:
Все великие творения
Вызваны задержкой роста.
Если так, то без сомнения
Я совсем еще подросток:
Ты – мой первый день рождения,
У других их было по сто.
Ты – мой первый и единственный
День любви длиною в годы
В бесконечной и таинственной
Жизни матушки-природы.
Сомневаюсь только: та ли я
В этой жизни аномалия?
52
Ты меня не бойся: я – не гений.
Ты меня не бойся: я – не бог.
Вся моя поэзия – итог
Мне тобой подаренных мгновений.
Вся моя поэзия – поток
Вызванных тобою вдохновений,
А любовь – бурлящий кипяток
С паром в пузырьках стихотворений.
Во влюбленном в женщину мужчине
Страсть к стихам – весьма обычный дар.
Много может сделать страсти жар
По пути к заоблачной вершине,
Лишь заставь работать этот пар
В самой мощной паровой машине.
53
Вокруг во всю бесчинствует весна:
Все ожило – и листики, и птички.
И ожил я. Мне тоже – не до сна.
А до чего же мне? – До электрички.
Я не смеюсь, и шутка – не смешна.
(Не зря здесь не поставлены кавычки).
Мне без тебя весна так тягостна,
Что за тобой – хоть к черту на кулички.
И мне, представь себе, совсем не лень
На электричке ездить каждый день
И думать, что ты едешь где-то рядом,
И знать, что нам с тобою по пути,
И незаметно дать тебе пройти,
И провожать тебя влюбленным взглядом.
54
То утро было солнечным.
То утро было чудным.
Вагон был переполненным.
Перрон был многолюдным.
Я был доволен очень им —
Хоть разговор был трудным —
Как ты, таким же солнечным
Весенним ранним утром.
А после было пасмурно,
И было все напрасно, но
Я рассуждал, как взрослый,
И сразу понял разницу:
То утро было – к празднеству,[4]
А это – было после.
55
Поставлю “largo appassionato”
Бетховенской сонаты номер два.
Я знаю к этой музыке слова:
“Гранатовый браслет” читал когда-то,
И все приемлю. Жизнь всегда права.
И вечная любовь не виновата.
И цвет кроваво-красного граната
Красив, как горы, море и трава.
Не для меня торжественность трагедий.
И если я, оставшись одинок,
Целую след твоих прекрасных ног,