Каспер улыбнулся.
Кажется, ему наконец-то стало легче.
========== Сливочный ==========
Роан не был человеком. Во всех смыслах.
Его время шло не так, как у окружающих. Он никуда не торопился и никуда не опаздывал, а рамки его не брали в свои очерченные границы — всё получалось тогда, когда надо, и всё выходило так, как он рассчитывал. Вокруг него люди взрослели и менялись, но он оставался таким же, и в этой стойкой привычности он радовал — остальные знали, что хоть нечто надёжное у них оставалось. Прочное, что не будет сломано, потому что свет — он ведь нематериальный, его нельзя разорвать или разрушить.
Роан — свет. Чистый, добрый, согревающий. Всегда им был.
Он не помнил, как проходили его годы раньше. За двадцать веков перепробовав всё, постепенно что-то забывая, а с чем-то знакомясь, он ничего не выбирал. Сам мир решил, что будет для него лучше. Мир создал Роана и одарил его бессмертием, чтобы тот нёс свет людям, тем, кто был света лишён. Роан — спасение. Роан — лучший из даров мира его обитателям. Так что бессмертный открылся людям, открылся до основания и с тех пор не закрывался.
Он растерял качества характера. Он разучился проявлять эмоции и даже банально их испытывать, потому что проводнику не нужны они. Внимание — на всех, а не на себе. Так проходило время, и в какой-то момент бессмертное создание окончательно утратило себя. Способность думать о себе. Возможность чего-то для себя желать. Что-либо, связывающее его с понятием «человек».
Людям свойственен эгоизм и милосердие. Храбрость и трусость. Заботливость или бессердечие. Роану всё это было чуждо; Роан был светом, неоформленным и постоянным, согревавшим всех без различий, ко всем тепло относившимся. Для него не было решением помогать кому-то. Он делал это естественно и просто, не задумываясь и не представляя иного. Роан ни в чём не нуждался. Многие нуждались в нём.
Поэтому он не задумывался, вытаскивая Сириуса из обломков. Не беспокоился, переворошив весь театр в поисках Ливрея. И мальчик, чуть не прыгнувший с моста в попытке избежать судьбы куда более страшной, тоже мгновенно был принят под белое широкое крыло, каким Роан всех детей подобранных укрывал.
Мальчика звали Каспер, и он не знал, чего от жизни ждёт. Разбитый с самого начала. Всепоглощающая бездна в груди. Мрачное безразличие ко всему окружавшему, искусно спрятанное за маску улыбчивой фальши. Роан не винил его и не углублялся. Он принял это несчастное дитя, но в то же время и удивлялся — потому что дети обычно льнули к нему, едва ощутив его тепло, а Каспер почему-то нет.
Почему?
Роан много знал о людях, и закрытость давно не была для него преградой. Он не просил себе беззаговорочно верить. Так случалось само, потому что он никогда никого не предавал и защищал их всем, чем может свет защищать осколки от темноты. Люди к нему тянулись. А Каспер от него отдалялся, наоборот, и упрямо сторонился. Почему — Роан не понимал. Зато понимал, что впервые за долгий сон своего сознания что-то его заставило смотреть внимательнее.
Для него месяцы слились в единую мерцающую полосу, и потому думать о чём-то конкретном он не умел. Роан воспринимал происходившее естественно и легко, но ни на чём не останавливался. Существовал для других. Эти самые «другие» в его понимании тоже со временем сливались во что-то общее, легкокрылое, светящееся. Он забывал, что люди разные, потому что от него этой памяти не требовалось: окружающим хватало его света, а детализация никого не беспокоила.
Почему тогда Каспера волновала его открытость?
Касперу исполнилось четырнадцать лет в феврале, и в том же месяце Роан заметил, что прикосновений к себе парнишка не любит. Он принимал их, как должное, если требовалось; здоровался за руку со взрослыми, на тренировках всё делал необходимое. Но к контакту не тянулся. Люси, его милая сестрёнка, не лезла к нему с объятиями, но в моменты грусти или растерянности могла брать за руку, и он не отворачивался, но всё это — вынужденное. Как будто Каспера чужое тепло ничуть не тревожило. Ему хватало самого себя или той же пустоты, потому что согревать в нём было нечего.
А вот прикосновений Роана он избегал. Избегал нарочито, хоть и пытался спрятать. Стоило Роану руку протянуть — скорее всего, парнишка увиливал или уклонялся. Он не подпускал к себе близко и не давал нормально с собой контактировать. Каспер никогда не прикасался сам, а признаки заботы — поправить шарф или подобное — воспринимал резковато, тут же отодвигаясь. Он специально отказывался от Роана. И бессмертный никак не мог найти причину.
И сам себе удивлялся, понимая, что это его всерьёз беспокоит. Он думал, что не может беспокоиться. По крайней мере, о таких мелочах.
Что бы это всё значило?..
*
— Что-то не так?
В комнате были сливочного оттенка стены, так что в солнечную погоду здесь было трудно находиться: слишком светло. Зато сейчас, в тихий зимний вечер, когда за окнами дотлевал последними бурями февраль, всё казалось мягче и темнее. В кабинете остался только Каспер, скрестивший ноги, сидя на диване, и листавший школьный учебник. Фантастическое упорство. Многие странные не успевают совмещать жизнь той и иной своей грани, но Касперу удавалось: даже теперь у него были высшие баллы по тестам в школе и это не мешало ему справляться с обучением у NOTE. На голос он тут же поднял голову.
— Что? — переспросил он, не уловив суть вопроса.
Присутствие Роана заставило его напрячься: чуткий бессмертный это понял. И несколько растерялся. Он не делал ничего неправильного или того, что было бы Касперу неприятно. Так ведь? Юноша приблизился и устроился на диване рядом, оставив пространство между ними, чтобы не тревожить ученика. Тот смотрел на него золотистыми глазами, отражавшими свет наддиванной лампы.
— Я чем-то обидел тебя? — по возможности мягко поинтересовался Роан, вслушиваясь не столько в мир вокруг, сколько в самого Каспера. В ровное дыхание, в каждую ноту голоса, в краткие движения. Слушать его было любопытно, что бы он ни говорил или ни делал.
— Нет. — Парнишка слегка прищурился: была у него такая привычка. — А почему вы… ты так решил?
Ему приходилось тяжело. Роан помнил его историю — начиная от потери родителей и беспрерывных попыток сохранить в себе что-то кроме мрака и заканчивая отчаянным непониманием собственной способности. Каспер делил своё сознание, оставаясь при этом целым. Ему это давалось нелегко, но со временем он научился. Полезная странность, тем не менее, восторга у него не вызывала.
Дистанция между ними всегда была слишком большой, и из её дали Роан, сочувствуя этому сломанному человеку, желая дать ему хоть что-нибудь, что залатало бы саморучно оставленные шрамы, попросил обращаться к нему, как к другу. Роан — друг ему, не родитель. Ах, вот и разница. Если Сириуса, Ливрея и Люси он ещё мог назвать своими детьми, то Каспер под это описание не подходил. Он не был Роану сыном. Да и приятелем тоже, пожалуй. Дружба — тоже доступное лишь людям, а не такому, как бессмертное вечное существо.
Обращаться так панибратски Каспер не привык, но делал над собой усилия. Хорошо. Роан почему-то был доволен. Или — ну, это разве «довольство»? Всё больше трепета селилось в сердце вместе с пониманием, что внутри проклюнулся интерес, словно пташка из яйца драгоценного вылупляется. Как-то совсем удивительно. Он так отвык чувствовать, что теперь вставал в тупик и озадаченно пытался разобраться в проявлениях собственного давно оставленного отпечатка.
Когда-то Роан был человеком. Сейчас — нет.
— Ты сторонишься меня, — честно сказал бессмертный. — Но я не понимаю, почему.
— Сторонюсь? — повторил Каспер задумчиво. Было заметно, что он хотел отвести взгляд, однако не отвёл. То ли воспитание, то ли сила. Пальцы его застыли над листами учебника, не перелистнув страницу дальше. Повисло молчание, а потом Каспер сказал: — Я не могу ответить.