Ещё одна человеческая эмоция. Это уже называется стыдом. Совестью.
Ему ужасно жаль.
Роан целует Каспера в основание шеи и опускается ниже, каждый позвонок под светлой кожей, каждый вздох и движение лопаток; крыло с длинными перьями на лопатке, незакрашенное, Роан замирает, обогревая его дыханием, и Каспер оглядывается, но бессмертный ничего не спрашивает, прислоняется лбом к его спине, закрывает глаза, за секунду закрепляя представление, будто бы всё происходящее — по взаимности, пусть это спасительная ложь, её хватит на ночь, а потом он будет вновь сгорать от угрызений совести, потом, до следующего раза, пока Каспер не поцелует его вновь, пока вновь не прильнёт, пока не можно будет вновь откинуть рассудок, так просто сокращая расстояние между двумя мирами…
«Я люблю тебя» он, правда, не говорил. Это естественно. Это нормально. Пусть закрываться молчанием, но так Каспер хотя бы не будет ранен ещё глубже. Если он будет считать, что Роан поступает так ради помощи, то всяко лучше, чем мучиться пониманием: в тебя влюблено создание бессмертное, твой бывший наставник, с которым ты семь лет провёл, и ты не ответишь ему взаимностью, разбивая этим сердце.
Каспер Роана не мог полюбить. Бессмертному приходилось напоминать себе об этом, когда, приникая ближе, слушая ровный стук сердца, он делил одеяло пополам, на спящего Каспера смотрел и всё думал и думал. Роан думал, что ему не может быть больно. Роан и правда так думал. Но вот ещё одна его ошибка, потому что боли душевной он оказался подвластен.
Просыпаясь и находя Роана взглядом, Каспер мгновенно улыбался, и лишь затем бессмертный мог наблюдать колкое проявление его смущения, когда Каспер вспоминал, что значило нахождение Роана рядом, что это было не случайностью — потом всплывали воспоминания о проведённой ночи, и скулы Каспера мягко покрывал румянец. Он не был забавным в этом смущении. Или в стыде. Наверно, второе, ведь Роану на его месте было бы стыдно; ситуация не из приятных.
Но приступ за приступом, и вот Каспер сам Роана останавливал, звал и дожидался. Они изучали тела друг друга миллиметр за миллиметром, они учились чувствовать вдвоём, и Роан опять оправдывался поводом, пряча желание, и опять вырывал у Каспера выбор, не давая его сделать — потому что Роан, чёртов проклятый эгоист, не представлял себя иначе и иначе не мог. А Каспер не сопротивлялся. Каспер подавался вперёд, накрывал его губы своими, и в его взгляде не было сожаления — он всегда хорошо маскировался.
Опасная тропа и гложущее чувство вины.
Прости, Кас.
========== Пшеничный ==========
Роан с давних времён тяготел страстью к самобичеванию. Физическому и в прямом смысле, тот же хлыст он однажды отыскал, но никто не собирался его бить, так что тема исчерпала себя. Изощрённые способы причинить себе боль, хотя при этом боль как таковую Роан не любил: он лишь пробовал разные методы самоубийства, начиная от безобидного прыганья с моста и заканчивая попаданием во всевозможные передряги, где его рвали на куски и многократно пытались подстрелить. Любые раны зарастали на нём, некоторые быстро, некоторые медленно, но всё — без шрамов и отпечатков. Никаких напоминаний.
Роан пытался покончить с собой, и, покрывая это шутками, остальные прекрасно понимали — он просто устал жить. Две тысячи лет — немалый срок, и даже при таком положении, при куче детей, при смысле существования — Роан не хотел продолжать эту жизнь. Надежда, что какой-то металл прервёт жизнь, была призрачной, но Роан оптимистично пробовал вновь и вновь. Однажды Кас обнаружил его всего в крови, больше всего — на груди и пальцах, которыми он пытался сердце выцарапать. Тогда Каспер и понял: это на самом деле серьёзно.
Роан не мог умереть, но пытался.
Потом количество его не доводимых до конца самоубийств уменьшилось. Почему — никто не знал. Роан всё так же бросался живым щитом перед всеми, но не пытался больше раздирать свою плоть, ломать кости или пытаться задушиться. На неосторожно заданный Ливреем вопрос ухмыльнулся и промолчал. Роан никогда не лгал, только недоговаривал.
И вот он заявился весь в крови, в порванной одежде, оставляя багровые следы. Каспер подвинулся, пропуская его в душ, и следил цепко, внимательно, потому что интуитивно ощущал: нет, это не попытка самоубийства. Роан был поразительно равнодушен. Роан, которого не делала безразличным никакая ситуация, даже с ним не связанная, сейчас абсолютно ровно стоял под струями воды, окрашивая её в красновато-розовый, и разодранная рубашка липла к его стройному телу. Каспер не стал себя сдерживать.
…Вечером Роан сидел на диване и отпаивался чаем вместе с хмурыми взглядами Каспера, завёрнутый в плед. Как обычный подросток. Только обычных подростков не разрывают на части при каждой стычке.
— Благодарю за заботу, — промурлыкал он, пододвигаясь, чтобы Каспер мог сесть рядом, и тут же положил голову ему на плечо, удобно устроившись и даже попытавшись вручить ему край пледа. Каспер отказался и только замер, не двигаясь, чтобы Роан не менял положения. Так сиделось более чем уютно. Почти как пара, пхах.
— Пообещай мне кое-что, Роан, — заговорил Каспер, вымеряя каждое слово. Почувствовав удивлённое любопытство в бессмертном, он продолжил: — Ты не будешь ранить себя так легко.
— Так легко? — переспросил Роан, чуть повернувшись, чтобы видеть лицо собеседника. — А нужно сложно?
— Ты понимаешь, что я имею ввиду. Ничего лишнего. Не подставляться под пули, если нет необходимости. Не раниться намеренно. — Каспер покачал головой. Говорить было трудно. — Серьёзно, Ро. Пожалуйста, пообещай.
— Тебе это важно? — В глазах бессмертного сверкнула пронзительная, яркая радость, как у ребёнка, и Каспер не мог не ответить честно.
— Да. Очень.
— Хорошо. — Роан улыбался. — Как скажешь.
Каспер чуть развернулся, чтобы поцеловать его. Роан всё ещё улыбался, прильнул к нему, и в обволакивающей тишине комнаты они были отданы самим себе — вместе со временем, глубокой пропастью рубившей их возможности, с ранами, заживающими или открывающимися вновь, с неразберихой в несуществующих отношениях. Но сейчас было хорошо. В большем они не нуждались.
Это была первая ночь, проведённая вместе, когда они просто спали, обнявшись, отвечая на тепло другого своей теплотой.
«Я не хочу, чтобы тебе было больно, — думал Каспер, и мягкой лаской его дыхание таяло в волосах Роана, в которые он уткнулся. — Я не хочу, чтобы что-либо в этом мире причиняло тебе боль. В том числе я».
Но последнее всё равно оставалось.
Надо же. С других обещания берёт, а своё самое главное никак не даст.
========== Барвинковый ==========
Это почти смешно.
— Кажется, мы с тобой два круглых идиота, — смех Каспера разрезал мягкую белизну окутавшей их зимы, и Роан качал головой, соглашаясь, потому что даже он, весь такой опытный и мудрый, не мог подобрать слова лучше. Он обнимал Каспера, то и дело отодвигаясь слегка, чтобы заглянуть в лицо, и они не знали, как ещё сейчас доказывать, что ещё сейчас прояснять.
Голова звенела от счастья.
Это взаимно.
У Каспера немного щипало глаза и першило в горле, голос казался совсем другим — высоким, настолько он был переполнен счастьем. Роан сиял ярче солнца и ярче отражавшего свет снега, и никогда его улыбка не была ещё такой прекрасной. Это взаимно. Всё, что между ними, это взаимно.
Роан любит его.
Небо расстилалось над их головами, город жил своей жизнью, но весь мир ничего не значил для двоих посреди парка, тех, кто, пройдя столько трудностей, столько бесконечных мук от самих себя, кто даже не представлял возможным мольбу о понимании — они всё это время даже не попытались чисто и напрямую поговорить! Каспер боялся потери тепла, Роан боялся завершения, они просто идиоты, они оба просто идиоты!