И с каждым днём он всё отчётливее понимал, что в нём что-то сложилось неправильно.
Кириллу было одиннадцать, и мир для него закрывался на сталь, и он не помнил, что особенного случилось вчера и что приятного он мог получить именно для себя. Никакие дела не приносили ему радости. Никакие истории, в которые он впутывался, попутно выручая из передряг сверстников-приятелей, никакие буйства и заменившие эти буйства спокойные часы. Кирилл читал всё, что подворачивалось, но ни в какой книге не мог отыскать себя. Смотрел фильмы, но всё, что они в нём вызывали, — это апатию и мрачное непонимание героев. Пробовал разную музыку, ему даже нравилось, но глубоко не затрагивало. Может, затрагивать было нечего?
Сам ли он вытянул из себя душу? Тогда, решив, что будет идеалом, раз так нужно. Отказавшись от полной боли жизни ребёнка, лишившегося семьи, и заменив её безбедным, но пустым существованием человека, у которого всё хорошо, потому что он не допускает другие исходы. Начертав себе будущее «того самого классного парня», какие бывают вымышленными — вот только даже вымышленные не так пусты, как он.
Кирилл смотрел в себя, но видел только бездну. И, чтобы не раниться, закрывал от себя ещё и это. Полная защита. Непробиваемый кокон глухого одиночества. Он ни в ком не нуждался, держался самостоятельно за выступы над буйным морем, не боясь упасть — острые пики внизу не лучше пути вдоль отвесной скалы. На него возлагали надежды — он их оправдывал. Его просили о помощи — он помогал. Ему говорили, как лучше — он делал, как лучше. Ничего особенного. Просто такова была его жизнь.
Вряд ли он мог что-то с этим поделать.
— Ты мне не нравишься, — сказала однажды Люси. Она сидела, обняв тонкими руками подушку. Ей было восемь и она всё ещё была ребёнком, но Кирилл оглянулся, прищурившись слегка — впервые в голос бойкой девочки прокрались нотки ему не знакомые. Что это? Не привычная настороженность, не неприязнь. Она…
— Я не хотел отбирать у тебя любовь родителей, — он покачал головой. Пусть хоть так успокоится.
Жёлтые глаза сестры прожигали бы в нём дыры, но мёртвая материя не горит.
— Ты не плохой, — сообщила Люси. — Но такой странный.
— Почему? — Он развернулся к ней целиком, чтобы не упустить реакцию. Кирилл наблюдал за людьми долгое время, собирая коллекцию заметок. Как они говорят, двигаются, думают. Как можно отличить правду от лжи, желание от нежелания, собственные мысли от повторения чужих. Это было занятием, которое он развивал в себе тщательно, хоть и так же без интереса, как остальные.
— Такой хороший весь. Прямо ангел. — Люси прикусила губу, выискивая подходящее описание, и раздельно проговорила: — Стержень. Опора. Всегда можно положиться.
— Да, ты можешь на меня положиться. — Он решил, что лучше ответить так.
— Вот именно. Никогда не подводишь! Что это такое? Это же неправильно!
— Неправильно?
— Да! Вообще-то ошибаться тоже нужно!
— Я не хочу ошибаться, — улыбнулся он. Девочку это не успокоило. Её энтузиазм вмиг сменился растерянностью, а затем недовольством. Всё-таки она не верила ему до конца, и он мог понять, почему.
Она была совсем малышкой, когда в доме появился чужак, которого отчего-то нужно было любить, как родного, считать братом и постоянно терпеть рядом. Кирилл влился в жизнь её дома, словно всегда ему принадлежал. С ним ни у кого не возникало сложностей. И в то же время, ощущая неприязнь сестрёнки, Кирилл старался вести себя так, чтобы её положение не сильно страдало. Как будто она оставалась единственным ребёнком в семье. Он её баловал этим, пожалуй. Не мешался, не вредничал, не капризничал. Ни разу с тех пор, как оказался в её доме, Кирилл не заплакал. Он никогда не огорчался, никогда не оступался, никогда не давал повода в себе разочароваться или хотя бы сокрушённо покачать головой. Девочку это настораживало.
Стоило, наверно, вести себя по-другому, но теперь-то смысл? Он не мог изменить положение дел. Кирилл таким рос. Это было для него естественно. Люси вон привыкла, хоть и сейчас заявляла прямо, что он приводит её в замешательство.
— Улыбаешься ты много, — буркнула девочка напоследок, утыкаясь взглядом в подушку. Давление её пронизывающих глаз перестало действовать, но облегчения это не принесло. Кирилл отразил удар с потрясающим равнодушием. Вряд ли на него вообще можно как-то влиять.
Пуленепробиваемый. И такой всегда закрытый, что просто кошмар.
Там, где Кирилл отбрасывал тень на голубые обои, они становились тёмно-лазурными.
========== Латунный ==========
Кирилл не задумывался, на чём заканчивалось привычное и где начиналось недосягаемое. Он действовал, как считал нужным и как считали нужным другие. Не подчинялся беспрекословно, каждый шаг обдумывал, но никогда не поступал во вред кому-либо. Жил, подчиняясь всеобщим законам. Избегал зеркал. Подрастал, в двенадцать лет был выше почти всех сверстников и на пару десятков лет их взрослее — хотя бы потому что больше пережил.
Но всё в порядке. Он продолжал улыбаться, помогать, образцово себя вести. Он мешал во внешности всё обострявшиеся черты и накапливавшие грациозность манеры с лихими подростковыми зацепками-смешинками, взъерошенность с соответствием стандартам, всё перелитое из одного в другое. Он пустой сосуд, но то, чем он себя наполнял, протекало через дыру на донышке — напрасно.
Хорошее поведение. Вежливость. Ненапряжность, дружелюбие. Выполнять все дела в срок и качественно. Высшие баллы по учёбе, все пристают к советами, всем отвечать. Объяснять всегда, потому что ему самому когда-то отказались в этом. Идеальный мальчик. Вырастет прекрасным юношей.
У Кирилла сложились отношения приятные со всем коллективом. Одноклассники, ребята из параллели, даже младшие и старшие. Шарм у него какой-то, видимо, или это аура его наследственности работает.
А ещё он наконец-то сблизился с сестрой. Ну, «сблизился» — это грубо говоря; Кирилл вряд ли был способен по-настоящему кого-то к себе близко подпустить, но всё-таки Люси стала ему другом. Кромешное неудовольствие её обратилось сперва в интерес, затем в доверие, и она, казалось, даже забыла, что когда-то вредничала и придиралась к его поведению. Теперь девочка смотрела на него иначе, но так было даже хуже.
Люси реагировала остро, затем настороженно, а сейчас вот — естественно. Невозмутимость брата стала для неё привычной. Но его это скорее ранило, чем воодушевляло. Именно потому что тогда он хотя бы мог представлять, что поступал фальшиво. А сейчас поверила в его стойкость даже она. Значит, всё окончательно потеряно.
Он безнадёжен.
Ночами спалось тяжело. Кирилл лежал неподвижно, отвернувшись к стене, и не мог даже заплакать. Смотрел в пустоту, находя в ней только себя, ломал голову над тем, как до этого дошёл — выхода не было. Он запер себя в стальных костях и укутался в прах, словно в диковинный плащ. У него были варианты путей, будущего, но в чём смысл, если ничто из этого его не привлекало?
Кирилл хотел бы попробовать всё, раз так. Всё, что может попробовать в жизни человек. Разные места, разные люди, разные языки и песни, разные ощущения — всё, всё, всё, составляющее мир, жизнь, реальность или мечты. Если бы он искал себя упорнее, он бы точно нашёл. Он отыскал бы то самое, что может заполнить в нём пропасть пустоты. Он бы справился, он мог бы больше думать и больше делать, он наконец проявил бы к чему-либо интерес, он бы…