Но это невозможно. Человек не может находиться в нескольких местах одновременно. Человек всегда один.
В золотистых глазах Кирилла отражаются приведения несуществующей радости, искрится преступное веселье, замолкают сорванными соцветиями мечты. Он такой же человек, как они, но сам себя от них отрезает. Он постепенно учится понимать, что никогда не сможет выкарабкаться из бездны, куда прыгнул, надеясь спастись — но получив лишь гибель.
В школе всё было хорошо, и общение у Кирилла со всеми шло отлично. Легко разговаривать с людьми, если к ним одинаково дружелюбен, но не слишком настойчив и не слишком уступчив. Нечто среднее. Золотая середина. Того же цвета, что и его взгляд. Хотя Кирилл склонялся к мысли, что пустота делает его радужку оттенка латунного. В любом случае, этот тон далёк от солнца.
Общение, да. Всё шло как обычно, и паренёк не вдавался в детали, а потом что-то сместилось. Подростки бывают жестоки, но Кирилл к их озлобленному, скачущему поведению привык: возраст такой, что поделать. Сам он заскоков за собой не наблюдал. Слишком много думал, должно быть, и слишком мало чувствовал. Но тогда очередной прыжок в настроении приключился, а Кирилл с утра мучился болью — отчего-то болело всё тело, не так, как в момент роста — и был в скверном состоянии. Слово за словом, и впервые драка с кем-то; сильные руки и ноги, бьющие по больным местам, он сам, ищущий такие же слабые точки; их расцепили, как сорвавшихся бешеных псов. Были крики, вопли, педагоги не верили, что такой хороший мальчик полез в неравный бой с самым сильным пацаном параллели, но они не подозревали, что Кирилл тоже с драки много чего унёс. Знания, как человек двигается. Представление, куда нужно бить. Кирилл, не обращая ни на кого внимания, подхватил свои вещи и ушёл из школы, на ходу представляя, как объяснять семье разбитую губу. Ссадины-то он прикроет, не велика беда.
Под глазом расплывался синяк. Контраст тёмного с золотистым. Радужка и опухшая кожа. Надсадно всё ныло, и Кирилл морщился, надеясь, что дома никого не будет — хоть обработает и постарается прикрыть последствия плохо задавшегося дня.
Он не ощущал злости, а запал улетучился, сменившись мрачным отчуждением. Вокруг, купаясь в лучах солнца, сновали то и дело люди, жившие своими жизнями, такими яркими, даже если не самыми весёлыми. Он же шёл безмолвным скитальцем, силуэтом из серой пелены. За его позолотой крылся мрак. За его осыпавшейся штукатуркой, ещё не восстановленного после срыва равновесия, крылась зияющая дыра. Никому не стоило его таким видеть. Таким, каким он являлся.
Он ведь вовсе не прекрасный парнишка, всё на лету схватывающий, надёжный, на кого можно положиться. Это всё — внешнее, привычное и нормальное. Это правда, это, безусловно, правда. Но не вся. А вся — это его нутро, чёрное и равнодушное, как ночной океан, который даже волнами не полнится, застыв в полуночном штиле.
Кирилл зашёл в дом и поднялся наверх, собираясь привести себя в порядок: порванная в пылу драки рубашка, расплывавшийся фингал, кровь на рассечённой губе, костяшки ободраны. Так себе видок. Хорошо, что родители работали. А Люси, должно быть…
А Люси стояла перед ним и смотрела круглыми глазами.
Оу. Так она дома.
Кирилл остановился, размышляя, что теперь делать, но думалось с трудом. Ничего не хотелось. Только лечь, свернувшись калачиком на кровати, и лежать так, слушая тишину. Лежать долго, чтобы прострация заполнила голову, унялись бы звон и шёпот сознания. Ничего не говорить. Он и молчал, не глядя на сестру. Даже сейчас он не мог быть собой и поступать, как желалось бы. Сначала — привести себя в порядок. Нет. Сначала — Люси.
Сестра смотрела на него прямо и долго. Секундные стрелки настенных часов разделяли между ними расстояние. Их с Люси отношения наладились в последнее время, они даже стали дружны, но открывать свой холод без дна Кирилл не собирался. Ни за что. Эта пустота — его, а она не имела отношения к его проблемам. Люси славная, но ей незачем знать, что его поведение все годы, проведённые в её семье, было вынужденностью.
Люси ничего не спросила. Он бы удивился, если б мог. Девочка взяла его за руку и потянула в ванную. Она ничего не говорила, обрабатывая его ссадины, даже притащила из комнаты свой тональник, чтобы спрятать синяк под глазом. Они оба молчали. Кирилл — потому что не хотел объяснять. Люси — потому что знала, что он не объяснит.
Он сильно перед ней спалился, как бы смешно ни звучало. Ну и всё равно.
Люси ему не поможет. Он не способен допустить её к помощи, как подбитый зверь не подпускает даже любимого хозяина к своей кровоточащей ране. Люси ему сестра и друг, но не тот, кто поможет Кириллу со дна подняться. Со дна, к которому он прикован цепями — латунными.
Не золотистыми.
========== Антрацитовый ==========
Он не хотел находиться где-то, где был собой. Он не хотел находиться вообще где-либо — и одновременно ко всему стремился. Ну не может ведь такого быть, чтоб человеку не было места в мире? Он, конечно, своё ещё не нашёл просто. Вот и найдёт. Но — ах — земля обширна, не обойти вовек. Мечта найти себя недоступна. У него всё ещё не было пути, потому что один он не справлялся, а других не желал к себе близко подпускать. Он потерял себя. Он потерял всё.
Если бы можно было как-то разделяться… к примеру, в два места одновременно. Или мыслями куда-нибудь достигать. Но это такие глупые выдумки, что болью сводило губы, искажалось выражение. Кирилл, подрастая, смотрел на себя в зеркало, но видел только красивого паренька неполных тринадцати лет — он был хорош, несомненно, но блестящая обёртка всегда хороша.
Серостью за окном дождь поливал садовые цветы, когда Кирилл сидел над учебниками и впервые ощутил нечто неправильное. Странное. Не такое, каким должно быть. Парнишка вообще чутко относился к своему состоянию, постоянно поддерживая его в хорошем тонусе, так, чтобы не волноваться о здоровье. Но теперь нечто изменилось. И не совсем в его теле. Или всё же в нём? Он рос. Логично, что у него болели кости. Но почему-то ощущение было совсем другим.
— Люси? — позвал он, обернувшись. Сестра была в комнате, тут же вскинула голову с вопросом во взгляде. Кончики её волос казались светлее, ближе к русому, хотя сама она была брюнеткой. Наверно, померещилось. — Люси, у тебя голова не болит?
— Не-а, а что? У тебя болит?
— Нет, просто спросил.
Она чутко реагировала на погоду. Если была бы магнитная буря или ещё что, можно было бы странные ощущения объяснить — мало ли что бывает, климат всё-таки неконтролируем. Однако у Люси всё было в порядке. Дело не в перепадах давления. Ох. Кирилл отвернулся к окну, разглядывая длинные дорожки капель, остававшиеся на чистом стекле. Дорожка у дома, размокшая тропинка к пристройке, казалась тёмно-серой. Антрацитовый такой оттенок.
Мышцы ныли протяжно и надсадно. Двигаться было трудно, однако не от боли, а будто что-то мешалось, сковывало движения. Он простыл, наверно, вот и тяжесть ощущается. И кости растягивались — это из-за роста, должно быть. Успокаивая себя, Кирилл вернулся к урокам. Ощущения ощущениями, а на контрольной так не объяснишь.
Однако чувство не прошло ни на следующий день, ни через неделю. И всё разрасталось. Скоро болело всё тело, а не просто участки. Кирилл лежал ночами, не в силах заснуть. Молотившие по крыше капли отзывались дробью тональностей в голове. Антрацит окрашивал полумрак углов в разляпистую акварельную картинку. Плавные линии заострялись там, где должны были выравниваться. Кирилл вдыхал через раз и вдыхать забывал. Его мучила боль. Его мучили угрызения собственного сознания.
Отвратительно пустой. Неплохой, умный, с манерами оточенными, а такой пустой. Бесполезный. Не способный найти себе место, хотя остальным это удаётся. Ущербный он, видимо. Он, получается, дефект. Как же Кириллу хотелось в это не верить, но как же отчётливо он убеждался в этом с каждым прожитым днём всё больше!