— Иди сюда, — позвала она Флоранс, доставая из того же футляра эластичный пояс.
— Зачем? — взволнованно спросила Флоранс.
— Ты будешь мужчиной.
Графиня надела пояс на Флоранс и сделала ее молодым человеком, чудовищно оснащенным природой. Дав в руки предмет эпохи Возрождения, наполненный теплыми сливками, Одетта упала на кровать.
— Я буду говорить тебе, что делать, — сказала она. — Выполняй все в точности.
— Все, что прикажешь, не беспокойся.
— Сначала рот.
Флоранс выполнила приказ, положив забаву Дианы де Пуатье на пол. Одетта стонала, называла Флоранс ангелом, подругой, жизнью и душой, пока наконец не прошептала:
— Диана… Диана…
Флоранс протянула руку и нашла на полу королевскую игрушку. Не прерывая ласк, она скользнула ей между губ и ввела в Одетту. Пена сладострастия смочила годмише, графиня отрывисто вскрикивала, а Флоранс наблюдала за движением вещицы.
— Молоко! Молоко! — воскликнула графиня.
Флоранс в ответ нажала пружину, и графиня с протяжным стоном отдалась наслаждению. Но Флоранс ждала. И вот наконец услышала то, что хотела.
— Гигант… гигант… — прошептала графиня.
Флоранс вытащила игрушку Дианы и отбросила в сторону. Она не стала брать кольд-крем, губы графини уже были влажны от молока. Теперь она должна была исполнить роль. Выпрямившись поистине мужским движением, она приставила Гиганта к малым половым губам партнерши и резко толкнулась. Графиня закричала.
— О! Он уже там! Вот так… так… давай… сильнее… ты разорвешь меня… толкай… Толкай!
Последнее движение довело графиню до пика сладострастия. Она уже не кричала — вопила и Флоранс, наносившая бешеные удары, могла разобрать лишь отдельные слова:
— Язык…рот…грудь…соси… еще…ах! Ноги… сожми ноги! Кончаю… О, мой Гигант!
И каждый удар достигал самых внутренностей Одетты.
Графиня уже просила пощады. Флоранс выскользнула из нее, расстегнула пояс, и монстр упал на ковер.
Графиня, раскинув руки и ноги, без чувств лежала на кровати.
У Флоранс закружилась голова. Она вновь наполнила молоком игрушку из слоновой кости и села в шезлонг. Лаская клитор левой рукой, правой она поднесла ствол годмише к девственной плеве. Но поза была неудобной. Тогда, придвинув козетку, она медленно опустила ноги на подушки, не выпуская из себя годмише. Она продолжила движение, помогая себе поясницей, не прерывая ласк и не вынимая игрушку. Ласки становились все жарче, наслаждение побеждало боль, годмише все теснее вжималось в тело. Оргазм был близок, и тогда Флоранс надавила еще сильнее, и крик счастья раздался в спальне. Она кончила, извиваясь змеей.
Графиня приподнялась на кровати, услышав крик, и поняла, что Флоранс больше не девственница. Как и обещала, гордая девушка отдала ее самой себе.
И кровавые следы на козетке подтвердили жертвоприношение.
Три дня и три ночи была графиня у Флоранс, и мы не видели ее. На четвертый день она сообщила, что Флоранс готова учить Виолетту и дала слово не использовать ее ни для чего другого, чему способствовала сцена ревности, разыгранная графиней.
Графине понравились ее новые отношения, и союз двух трибад был отпразднован. Виолетта продолжила свои театральные занятия под руководством Флоранс, и вскоре состоялся успешный дебют.
Наверное, я должен был на этом и закончить, сказав, что связь наша длилась долгие годы, но…
Я не могу писать об этом. Но надо идти до конца.
Графиня все время пыталась вырвать Виолетту из моих объятий, и однажды ей это удалось. После репетиции она затащила Виолетту к себе в ложу, и после та простудилась и начала кашлять.
Мы не придали этому значения. Как и прежде, мы занимались любовью, и казалось, что болезнь лишь прибавила ей страсти. Она ж слушала доктора, пытаясь любовным пылом доказать себе, что все в порядке.
Но заболела она серьезно. Это было зимой. Она страдала все лето, а в ноябре угасла в моих руках.
— Я люблю тебя, мои Кристиан, — это были ее последние слова.
Под игру северного ветра с упавшими листьями мы упокоили нашу бедную малютку.
Мы с графиней были безутешны. Я установил на могиле большой стеклянный купол, под которым мы посадили цветы, давшие Виолетте имя.
Но жизнь шла своим чередом. Любовь Флоранс успокоила графиню, а я понемногу стал забывать горький миг разлуки. И даже в годовщину смерти перестал собирать в память о Виолетте маленькие цветы.
Графиня посылала их мне, оказавшись более верной, оставляя в записке только одно слово: «Неблагодарный!»