- Сбродский! - усмехнулась Лю, - вот он кто, твой Патриарх...
"А я - Патриарх плюсов... одни плюсы", - продолжала блаженствовать Света, радуясь тому, что Миша прямо и резко отвечает сестре.
- Цвета, а можно клейкопластырь Мише на спину? - Настя вспомнила, как ей от кашля недавно клеили на грудь перцовый пластырь. - А почему нельзя? Волосы у мужчин, а-а... в-в-в... - (Это она вобрала в себя громко слюну, которая копилась от аппарата для зубов.) - ...в-в-в...
- И это все?! - спросила Лю, увидев набросок своего портрета видимо, внутри себя она представляла богаче мимикой, чувствами и прочее. Впрочем, этот вечный наш русский вопрос "И это все?!" утомил.
- Хорошо для надписи на барельефе... могильном. "И это все?!" - вдруг оживленно заметил Миша и даже двинул плечом, подогнул ногу, в общем, сменил немного позу, утомившую тело.
Лю вздрогнула:
- Юмор - это не путь, - сказала она металлическим голосом.
- Но средство, - наугад встрял Антон.
- Средства - это деньги, Антон, - поправила его Настя, уверенная, что уж в этом-то она разбирается, ведь тетя Фая всегда говорила ей: "Средств нет, чтоб купить тебе сладкое".
Света вдруг представила Настю с мозолями на руках от пересчитывания денег. Почему это? А неизвестно почему. Только энергия счастья уплыла от ее тела: руки опустились, недоштопанная наволочка выпала из них. Что это? А это вечер, спать пора, так стучал в окошко зимний ветер, но его речь вполне понимал один только йог Андрей, который похрапывал в такт редким дребезгам оконного стекла.
- Идите домой. - Настя растолкала спящего, но он пошел не домой, а к соседке Нине, которая почему-то была ему нынче рада, начала за стенкой визгливо хохотать над рассказами гостя, отчего Ивановым еще некоторое время снились то хохочущие алкоголики на скамейке, то дети на горке, то и вовсе больные в психбольнице.
Рублев
- Корову жалко!
- Сам ты корова! Антон-батон...
- Ага, ее сожгли для какого-то кино! Она живая была, а кино все равно меньше пользы приносит... людям...
- Антон, на эти деньги, от билетов, можно сто коров купить и вырастить, да!
- Хорошо, Настя! Представь, что твою собачку бы сожгли ради кино, а потом тебе дают деньги - на, купи сто собачек! Ты бы согласилась?
- Но корова-то не твоя была, Антон!
- Все равно она чья-то, - резонно заметила Соня.
Света наконец что-то стала понимать: кино, корова, пожар... Это о фильме "Андрей Рублев", что ли? Успокойся, Светочка, сядь и не кричи! Все уже лучше. Что есть, то есть! Настя так любит иконы, а там... в фильме... И ясно, что втроем Настя, Соня и Антон так замерзли на горке, что журчали носами так, будто уже началась весна. Кто их пропустил в кинозал Дворца Свердлова? Ах, Настиной матери знакомая, все понятно. Настя еще думала, что кино про богатых, потому что называлось "Андрей Рублев". А там сначала некрасивый мужик летел на воздушном шаре. Антон засмеялся, он решил, что это комедия. Он читал недавно про тех, которые из Америки сбежали на воздушном шаре - в богатство на острове... Но Настя не поняла, как именно там все стали богатыми.
Свете хотелось спросить детей: "Вы что-нибудь доброе-то вынесли из фильма, нет?!" А ведь раньше, когда она еще не вышла замуж, Света совсем не считала, что искусство создано для воспитания. Но сейчас она подумала, что уж для нее-то оно могло бы, искусство, сделать исключение и поучить детей: "Берегите мать! Она у вас одна". Очень хотелось такого киноискусства... Настя потом еще поняла, что Рублев так и не станет богатым - даже к концу фильма она бы вообще его назвала не Рублев, а Копейкин! Потом Настя забыла про деньги, спохватилась, ойкнула: как это она - и забыла! Так жена, бывает, вспомнит, что муж ее изменил ей когда-то, и сразу грозно смотрит на него: мол, вот, иногда я прощаю, но вообще-то смотри!.. Так и Настя себе попеняла: конечно, с таким Рублевым она бы подружилась, но вообще-то без денег что за жизнь такая... бедная... А Цвете Настя сказала, что иконы в конце ей очень понравились. Мол, хотя у Рублева нет ни рубля, но у него есть что-то другое, как у Миши, богатство внутри. Настя была так умна, что знала: скажи Цвете что-нибудь про иконы, про богатство внутри Миши, она и отстанет. Настя уже всегда знала, что такое сказать, чтобы от нее отстали, но еще не всегда умела сказать так, чтобы похвалили.
Город Пермь
Мишу списали с бюллетеня, хотя ходил он еще несколько "набок". Света в обеденный перерыв решила навестить мужа на работе - она боялась, что он уже там где-то упал и лежит. Был январский день, но ткань небосвода в одном месте была так раскалена, что это позволяло увидеть весь город сразу. Если взять старые районы Москвы, новостройки Комсомольска-на-Амуре и ветхие домишки деревни Чердаково, а после перемешать все это, вот и получится город Пермь. Многочисленные церкви там и тут уже сделали полшага в небытие, но в то же время мерцанием неистаявших куполов еще говорили, что могут возвратиться. Света, конечно, спешила и машинально про себя отмечала, что здесь есть какое-то даже обещание со стороны церквей, надо в этом разобраться бы, но потом, потом, мимо... Город уходил в небытие, но думал, что грубыми наркотическими встрясками в виде стел с перекошенными от патриотизма лицами можно оживить улицы Перми. Новые дома своей одинаковостью с блеском воплощали идею равенства. Таким образом, главным украшением города оказалось солнце, и, конечно, уж оно не сияло одновременно над Пермью и в то же мгновенье - над Нью-Йорком, как написал писатель К-ов в своей новой повести. Он так спешил провозгласить, что наши люди в нечеловеческих условиях остаются творцами, что на время забыл про два полушария, про вращение Земли вокруг Солнца, а может, вообще больше склонялся к теории Птолемея о плоской Земле...
Света плюс Миша
Когда Света подошла к издательству, оттуда доносился какой-то созидательный грохот. Вошла растерянно. Потолочное перекрытие между первым и вторым этажами ходило ходуном.
Света осторожно начала подниматься, опасаясь строительного кирпича по мозгам. На втором этаже не было ни души, только от ковровой дорожки поднимался не то пар, не то дым.
В редакции сидел Миша и с мученическим видом внимал старушке, которая обиженно частила:
- Я участница трех войн: Халхин-Гол, финская, Великая Отечественная и так далее.
- А что так далее? - уточнил Миша, подавая Свете стул.
- Можно я прочту два стихотворения?
- Маргарита Владимировна! Я внимательнейшим образом... Ваши стихи очень искренни, но... "Как хорошо гулять в лесу, когда такая тишина, не слышно выстрелов "Авроры""... Какая "Аврора" в лесу-то?
- Она всегда в моем сердце. А вы знаете про отрицательное уподобление? "Не стая воронов слеталась..." - Видно было, что старушка прошла царскую охранку, сталинские лагеря, послереабилитационные мучения, все это разрушило ее разум, но сильно укрепило выживаемость. И наконец она привела самый веский довод: - К тому же университетов не кончала.
- Астафьев тоже не кончал, просто талантлив от природы, - сказал Миша, рухнув духом и отчетливо слыша возражения автора:
- Вот и у меня - от природы... Да еще если б вы не уклонялись от своих обязанностей - поработали над моими стихами, а не занимались бы в рабочее время гимнастикой. Конечно, я ничего не могу вам дать, и вы этим пользуетесь!
Света поняла, какой это грохот был слышен, - значит, Миша проводил производственную гимнастику. Она увидела на его столе лист бумаги, а на нем строка, потом еще такая линия... такая кривая засыпания. Видимо, он уже дремал, а ручка сама шла и шла.
- Я вижу, все в порядке, - сказала Света вставая.
- А тебе чего надо?! - закричал на нее закорябанный жизнью Миша.
Она повернулась и ушла, почти не отражая мир со всеми его запахами, красками и шевелениями. Но у ближайшего автомата остановилась и набрала номер редакции:
- Вам позвонила участница татаро-монгольской войны. Я скоро умру, поэтому требую, чтобы вы напечатали мои стихи!
- Света, понимаешь, ее стихи нам рекомендованы с неодолимой силой. Извини меня... Клянусь тебе, я буду становиться все лучше и лучше, а в последние пятнадцать минут жизни буду совершенным, вот увидишь.
Школа
Света зашла в учебную часть. Там сидел лишь один старшеклассник в трусах. Физкультурник, наверное.