- Гуси! Ну гуси... - стала подниматься мать Насти.
- Густь да утка лебедю не пара, - ответила бабушка с Тобиком. - Она ведь задушила тетю Паню за тридцать рублей! Я вхожу в квартиру, а Паня уже лежит...
Настя истерично заголосила:
- За два часа успела! За тридцать рублей! За тридцать!
Невидимый кувшин слетел с ее головы: еще час назад она держалась прямо, и вот уже сгорбленная, в соплях бредет между Мишей и Антоном домой. Бабушка с Тобиком идет следом и причитает: зачем Паня пустила эту гадину в квартиру - не знала, наверное, что соседей дома нет, крепкая была такая, еще могла двадцать лет прожить... после тюрьмы человек уже не человек... У подъезда стояла "скорая", на носилках выносили тетю Паню. Мише показалось, что глаза ее несколько раз моргнули, но он лишь сказал себе: темно, вот и показалось. Бледно-розовые мальвы вовсю цветут, тети Панины...
Света сразу начала причитать, как бабушка с Тобиком: тетя Паня была еще крепкая, голосок чистый, поставленный, словно у артистки, которая играет героиню из народа. И курила она, как артистка, словно в старых немых фильмах своего детства подглядела этот жест салонный: откидывала красиво сигарету в мундштуке... Детство, конечно, прошло в деревне - отсюда ее любовь к цветам, вышивки тоже все были цветочные: скатерть в анютиных глазках, коврик с розами, шторы с какими-то фантастическими волшебными алыми бутонами, окружала себя цветами, записывала добрые дела, кому это мешало...
- Послушай! - остановил ее Миша. - Если каждому дается по его вере, то тетя Паня уже в раю - за добрые дела. Правда, ее тетрадка с записями добрых дел может тянуть ее вниз, но...
Звонок в дверь. Света побежала в коридор - навстречу ей ползли три бледных червяка. Антон тут их поставил в открытой банке, а они захотели путешествовать. Света быстро собрала их в ладонь и так, с букетом из бледно-розовых червей, открыла дверь. Вошла бабушка с Тобиком:
- Не спите еще? И хорошо... Звонила я в больницу-то - будет жить наша Паня! Настя, слышишь? Может, и посадят твою мать, да хоть не расстреляют.
И тут же невидимый кувшин вспрыгнул на Настину головку - она распрямилась и кинулась настраивать антенну на телевизоре.
...А тетя Паня скоро выписалась из больницы, но клумбы свои не холила и не лелеяла, и мальвы стояли полузасохшие. На вопросы Светы о самочувствии она неизменно отвечала:
- Спасибо, ничего.
Суд состоялся в октябре, матери Насти дали семь лет строгого режима. На другой день тетя Паня повесилась. Видимо, биополе от душивших ее пальцев, словно пуля со смещенным центром, было уже пущено по организму ее души и, пока не измесило все, не отпускало... Бабушка с Тобиком прибежала за Светой. Записки никакой не было. Вместо записки на стенке висел свежевышитый ковер с жуткими темно-фиолетовыми цветами. И сама тетя Паня висела с таким же темно-фиолетовым лицом.
Светлые мысли
Прошло три года по древнесоветскому исчислению. Стол, который не поехал в Канаду, много знал светлых мыслей. Светлые мысли срочно понадобились по самым неожиданным причинам: 1) прошли митинги протеста: обижались на весь мир, который не обрадовался меткому ракетному попаданию в южнокорейский самолет; 2) власти разогнали городской Клуб любителей фантастики и т. п. Светлые моменты были под рукой, только нужно было их заметить. Миша считал: очень хорошо, что всех митингующих загнали в узкий издательский коридорчик без окон, закрыли тщательно двери в кабинеты и включили жужжащие лампы псевдодневного света. Народу было мало, часть писателей якобы нырнула в запой, некоторые разъехались по дачам. И это, возможно, зачтется им свыше по более светлому разряду, чем их многотомные сочинения, вызывающие язву у редакторов.
Света не ходила на митинг в свою школу, потому что у нее был отпуск по уходу за Дашей. Да, ведь тут родилась ее Даша.
А Антон уже учится в музыкальной школе, а Настя - в художественной. Тем временем магия власти начала шелушиться и осыпаться, и все получалось, как у дурака в сказке, - наоборот.
Тризну по КЛФ отмечали у Ивановых, и это было одно из самых веселых сборищ, потому что наши любители фантастики уже отвязались от своих надежд и поплыли в волшебном сияющем вакууме безнадежности. Когда в обычный воскресный полдень на заседание КЛФ приплыла дама из обкома и сообщила, что Ле Гуин пугает третьей мировой войной...
- Кто будет собирать ядерные грибы после ракетного дождя? - закричал подполковник Алешин.
- А что, последствия третьей мировой будут радовать? - тихо возмущалась Света.
- У этой дамы было трудное эмбриональное детство и тяжелое предыдущее воплощение, - заметил йог Андрей.
- Окружили и отрезали! - докладывал подполковник какому-то неведомому - самому высшему - начальству, которое может наказывать власть имущих. - Окружили и отрезали!
Антон и Соня появились из детской: мол, Даша проснулась. Даша проснулась, чтобы краснеть щеками и блестеть зубами и чтобы родители поняли: идет новое поколение, которое, может, изменит порядок вещей. Миша понял это сразу, потому что он не пил - ему же идти еще прогуливать Дашу, а она же запросится на горку, откуда ее трудно уводить. Горка для Даши половина мира. Мир-то ребенка невелик, и гора - целая половина его. И плачет она по целой половине мира. Так что Мише пришлось оставить гостей и начать одеваться.
- Ты не потеряешь Дашу? - волнуется Света. - Ты не пил?
- Он пил пиво, а мы на целую октаву выше... водку... - ответил за Мишу Василий.
- Это Клуб любителей фантастики? - спросил писатель К-ов, протягивая заранее приготовленную бутылку портвейна. - Дороти обещала Насте позировать сегодня...
- Ений растет! - буркнул Василий, не выговаривая "г" и этим как бы намекая на то, что растет еще художник, а вот вырастет - тогда и присвоим полное именование. По неписаной договоренности вся компания терпеливо сносила антишутки Василия, потому что нелегкая действительность держала их в напряжении, а вместе, в куче, им было не так страшно потреблять общение и запивать портвейном суровую действительность. Они воспринимали друг друга как горькое, но необходимое лекарство.
- А Даша мне родная сестра! Да. У меня глаза пирожком - и у нее, у меня родинка на мизинце - и у Даши! - выпалила Настя, начиная набрасывать Дороти на альбомном листе.
Благостный с прогулки с Дашей вернулся Миша. Дороти, довольная своим портретом в карандашном варианте, помогала Антону по сольфеджио. Выпили за детей. Они - лучше нас, сказал Миша, нам тлесть... им время цвесть. На фоне Пушкина снимается семейство-о... Что празднуете? - спросила соседка Нина, заглядывая на пение. Полноту бытия, ответил Миша. Как? А клуб? Клуб же запретили! - запричитал подполковник Алешин.
В это время в лезгинке, выбрасывая руки вперед и в стороны, влетела из детской Сонечка: а Безымянка родила. Она черного котенка родила, в белых гольфах. Ля-ля-ля!
- Всегда эмоциональный подъем - это можно назвать контрапунктом семейной симфонии Ивановых, - заметил Андрей.
- Но клуб-то запретили! - продолжал свое подполковник Алешин. Миша хорошо поет, но клуб-то как? Быть-то как?
Миша пел, ликуя, потому что он хоть что-то теперь понял в этой действительности. Ему год назад поручили собрать сборник местной фантастики, так называемый "Поиск", а потом стали ругать за то, что собрал. Миша послал это тогда Булычеву на рецензию, пришел фантастически хвалебный ответ, а Мише за это всадили выговор. Он озверел и раскидал рукопись сборника по кабинету. Две сотрудницы срочно стали собирать по листочку, а третья держала дверь, чтоб не вошел Главный.
- Клуб взяли и закрыли! - На кухне подполковник Алешин поведал Нине всю историю. - Ле Гуин, мол, пугает третьей мировой войной...
- Ночь темна перед рассветом, - рассеянно сочувствовала Нина, думая о своем: второй день магнитная буря, голова раскалывается, а соседи пьянку устроили, шум такой, что...